Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть первая

— Впрочем, — прибавил он, — мне кажется, русская политика направлена теперь не на восток, а на <���запад, что, как говорят, гораздо> благоразумнее.

Князь не выдержал и начал говорить на свою любимую тему о значении востока для России, о взглядах Екатерины и Потемкина на Черное море.

Метивье, достигнув своей цели, чуть заметно самодовольно улыбнулся.

Вдруг князь замолк и устремил прикрываемые отчасти бровями злые глаза на доктора. «Кому говорю всё это?» вдруг подумал он. «Французу, рабу Бонапарта. И зачем я стал говорить это. Зачем он подделывался ко мне?» И лицо, и улыбка Метивье и интерес, с которым он слушал, показались ему вдруг оскорбительными. «Он заставил меня говорить. Он играет со мной. И кто? Со мной этот французишка…»

Все эти мысли в одно мгновенье промелькнули в его голове и разразились следующими словами, сказанными сдержанно бешеным голосом.

— За визиты благодарю <���вас> господин, за <���ваши> визиты. Дворецкий заплатит <���сейчас>. Прошу не ездить больше. <���Меня> раздражаете. Прощайте. Идите…

<���— Я не понимаю>, — с тихим удивлением <���начал Метивье>

— Не понимаешь? — кричал князь. — А я понимаю. <���Ты> шпион. Французский шпион. Бонапартов раб, вон из моего дома, вон, я говорю. — Князь одной рукой звонил, другой <���угрожающим жестом> указывал на дверь.

Метивье, пожав плечами, <���вышел. Княжна Марья и M-lle Воurienne <���встретили его в соседней> комнате.

* № 154(рук. № 88. Т. II, ч. 5, гл. V).

Жюли играла Борису на арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух «Бедную Лизу» и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыхание. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга, как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого и тщету радостей жизни.

<���Так продолжалось две недели. Обоим становилось неловко. [3861]Жюли очевидно уже не интересовала любовь к гробнице, а интересовал вопрос, когда и как он сделает предложение. Борис уже не мог сочувствовать смерти, так как уже в голове его совершенно созрел план о том устройстве новой жизни, которую он поведет с тремя тысячами душ, которые должны получиться за невестой. <���Нужно было сделать что-нибудь несообразное. Отречься от меланхолии и поговорить о деле.>

Однажды Борис приехал утром и привез меланхолическую книгу. Но пузырь меланхолии совершенно созрел, лопнул и из него неожиданно показалось другое.

— Жюли, я вас люблю, как лучшего друга, хотите вы быть моей женой?

— Борис! — сказала Жюли и протянула ему руку.>

* № 155(рук. № 90. T. II, ч. 5, гл. XII).

По воскресеньям Марья Дмитревна ездила в остроги и тюрьмы, выкупая должников и отвозя узникам съестные припасы. Она никогда не говорила никому, куда она ездит, хотя трудно было скрыть от света то добро, которое она делала не только по острогам и тюрьмам, но и всем бедным просителям, которые приходили к ней по будничным дням. [3862]

— Или тебя взять с собой? — сказала Марья Дмитревна, вставая и обращаясь к Наташе.

— Как хотите? — сказала Наташа, вставая тоже. [3863]

— Ну, поедем кататься, надевай шляпку. — Марья Дмитревна посадила Наташу на первое место, направо, отодвинула сама кульки, лежавшие в [3864]санях, себе под ноги и, вытянувшись в струнку, [3865]с строгим [3866]лицом сидела на левой стороне. [3867]Они проехали молча одну улицу.

— Хорошо тебе сидеть? — спросила Марья Дмитревна.

Ей видно хотелось поговорить, и ласковая улыбка играла на ее суровом лице.

— Очень хорошо-с.

— А ты [3868]облокотись, так, на спинку облокотись, — сказала Марья Дмитревна. — Ничего, ничего, облокотись, — настаивала Марья Дмитревна. Как ни неловко было Наташе сидеть, [3869]облокотившись на далеко отстоящую спинку, она чувствовала, что это была милость со стороны Марьи Дмитревны, и исполнила ее волю. [3870]

— Что же, весело было третьего дня в театре? — спросила Марья Дмитревна. [3871]

— Да, весело, — невеселым голосом сказала Наташа.

— А ты не грусти, [3872]Наташенька, я бы нынче поехала, кабы не воскресенье, я завтра сама к нему, к князю Николаю поеду. Я с ним переговорю. [3873]

Наташа ничего не отвечала. Марья Дмитревна тоже замолчала. Когда уже стали подъезжать к острогу, Марья Дмитревна опять круто оборотилась к Наташе.

— Что же хорошо тебе сидеть? Тут я заеду в одно место, — сказала Марья Дмитревна. — Тебе я скажу, да только уговор: не болтать. — Видно было, что Марья Дмитревна не могла удержаться, чтобы не сообщить своей любимице — Наташе того удовольствия, которое она испытывала [3874]теперь; но что она вместе с тем осуждала себя за это.

— Тут вот в остроге иногда очень жалкие люди бывают, ну, да и все они несчастные — не нам их судить. Так вот, я им разной дряни — там остается что и свезу. Не то чтобы благодеянье это какое было с моей стороны, а так, как я одна, состоянье имею, отчего же мне не пожалеть их.

— Ну, чур, молчать. Ты посиди, а я сейчас вернусь.

Почтительно встречаемая смотрителем, Марья Дмитревна вышла из [3875]саней одна. Через несколько минут она вышла оттуда и поехала в долговую тюрьму, где она пробыла дольше, и, выходя оттуда, имела особенно строгий вид.

Во весь обратный путь она только один раз обратилась к Наташе.

— Все мы умирать будем, Наташенька, и как можешь человеку добро сделать, так то на душе хорошо. — Марья Дмитревна быстро отвернулась. Наташа, сидя в своем неловком положении по требованию Марьи Дмитревны, облокотясь на спинку, с удивлением и любопытством смотрела на свою соседку. «Ах, боже мой, как бы я была счастлива, ежели бы этого не было в театре. Ну, да и это ничего, только бы он скорее приехал».

* № 156(рук. № 91. T. II, ч. 5, гл. VI–VII).

Просить Анну Михайловну.

— Зачем Анну Михайловну. Я тебе всё сделаю, — сказала Марья Дмитриевна. Она уже давно знала про предполагаемый брак. — Что же, дай бог, — сказала она. — Я рада. Андрюша человек хороший. Много об себе думает, ну да поживет перестанет; а Машеньку я душой люблю. Это святая мученица. Что ж на старика смотреть? Кабы он что против твоей дочери имел, а то один каприз. Ведь Андрей не мальчик. Он дочь замучил, так и сына тоже хочет. Нынче этого нельзя. С богом, с богом, хорошее дело. Я сама к нему с Наташей съезжу. А когда приедет жених, [3876]и сватьбу съиграем. У вас в деревне будете? Опять с тобой попляшу. Хоть бы проводили графа то, — крикнула она на братца, засыпавшего на стуле в столовой.

На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и m-me Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей свои наряды, только бы поскорее выжить ее от себя, и заказала приданое.