Павел Шкуркин - Путешествие восьми бессмертных

И повелел Будда своему слуге Фахаю наказать Белую Змею за все грехи ее.

Однажды доктор Чжэн и Ханьвэнь отправились на Цзинь-шань. Удивительный вид развернулся перед ними: на востоке — громадная водная поверхность, разлившаяся на необозримое пространство и отражающая утреннее солнце прямо им в лицо целыми потоками горячего расплавленного золота; на западе — широчайшая голубая лента реки, которую остров «Серебряный» своими скалами прижимает к горе, выдвинувшейся на самом берегу реки навстречу острову; направо, ближе, — холмами прижат к берегу город, опоясанный серой зубчатой стеной и окруженный раскинувшимися на огромное расстояние предместьями. Левый берег чуть виден в сизом тумане; ни малейший шум не долетает сюда, до той высоты, где они стояли…

Славное место выбрали монахи: и красиво, и близко от людей, и тихо-тихо, — это главное.

Безотчетная грусть незаметно овладела сердцем Ханьвэня. В последнее время Сучжэнь стала прихварывать; ее характер, прежде такой ровный и мягкий, сильно изменился; временами она делалась капризной, злой и всячески придиралась к мужу. Не далее, как сегодня, она осыпала его упреками и насмешками за его бесхарактерность и легковерие; называла его тряпкой, которой может вытирать грязь всякий, кто только захочет.

Неприятное, тяжелое чувство против жены овладело Ханьвэнем. Он вспомнил все горе, все обиды, которые причинила ему Сучжэнь, и злоба, а вместе с тем и какая-то боязнь к ней все росли в нем. Какая разница между его домашней жизнью, с упреками и ворчаньем жены и с этими неподвижными злобными глазами проклятой жениной служанки, — и этой тишиной, спокойствием, красотой на «Золотой Горе»…

Ханьвэнь не заметил, как на скале их оказалось трое. Ему показалось, что этот третий — уже давно тут, с самого начала, как они пришли; нет, даже раньше — он его чувствовал в себе уже несколько дней, а может быть… Да что же это? Его сердце и ум раскрывались, как мешок, и кто-то с силой вкладывал туда мысли, чувства и ощущения, совершенно чуждые ему до сих пор…

Ханьвэнь обернулся и со страхом посмотрел на него. Это был монах, высокого роста, очень худой, с бритой головой, неопределенного возраста, с добрыми морщинками вокруг глубоких блестящих глаз, но с непреклонной складкой в углах сжатых губ. Четырехугольный выдающийся подбородок обличал громадную силу воли.

«Фахай!» — мелькнуло в уме Ханьвэня.

Монах улыбнулся.

— Да, это я, — сказал он. — Здравствуй, мой друг!

Томление и чувство неопределенности сразу пропали у Ханьвэня, как только заговорил Фахай; но зато он почувствовал, что у него вовсе нет своей воли. Ему хотелось говорить и поступать так, как хочет этого проникший ему в душу высокий монах.

— Ты, старик, — обратился Фахай к доктору Чжэну, — ступай домой и забудь, что был здесь!

Старый доктор поклонился монаху и ушел.

— Слушай, юноша, — сказал Фахай Ханьвэню, — я вижу твое сердце. С первого раза, когда я увидел румянец на твоем лице, я узнал, что тебя давно уже мучают и волнуют ведьмы. Знаешь ли ты, с кем ты живешь? Ведь твоя жена — Белая Змея из Грота Чистого Ветра! Из-за нее ты много раз был на волосок от смерти; и теперь, если ты не избавишься от этого злого оборотня — ты непременно погибнешь.

— Отец мой, — воскликнул Ханьвэнь, — ты знаешь, что я слаб и безволен; помоги мне!

Фахай в упор посмотрел на Ханьвэня, но, кроме безграничной преданности, ничего не прочитал в глазах его.

— Обещаешь ли ты слушать меня беспрекословно? — гремел монах, — и весь вид его преобразился: огненные нити из глаз его проникали в сердце Ханьвэня и выжигали на дне его все, что там оставалось еще темного, земного, греховного…

— Отдаешь ли мне душу, ум, волю, тело? — продолжал Фахай.

— Обещаю, отдаю, отдаю, отдаю, — говорил Ханьвэнь, и с каждым обещанием, с каждым отречением он чувствовал, как что-то невесомое, но прикреплявшее его к земле отрывалось от него, и он — обновленный, легкий, чуждый всему пережитому — начинал новую жизнь.

Ханьвэнь домой не вернулся.

Тщетно Сучжэнь ждала Ханьвэня. Наконец, встревоженная, она послала Зеленую на розыски.

Тысячи грустных мыслей осаждали молодую женщину. Сердце подсказывало ей, что с ее мужем случилось что-то недоброе. Ведь не мог же он добровольно уйти от нее — которая так его любит, которая готова жизнью пожертвовать для его счастья!

Тем временем Зеленая ходила по городу, тщетно отыскивая следы Ханьвэня. Убедившись в бесполезности своих поисков, она вернулась домой.

Сучжэнь с удивлением спросила, почему она вернулась так рано?

Хитрая Зеленая ответила, что она проголодалась; и, так как она намерена идти за город, то хочет сначала хорошенько пообедать.

Сучжэнь тотчас пошла на кухню, чтобы приготовить что-нибудь для своей служанки-подруги.

Зеленая, пользуясь отсутствием госпожи, бросилась в спальню супругов и быстро вытащила кусочек ваты из старой зимней одежды Ханьвэня, и тотчас вернулась вниз.

Пообедав, Зеленая вышла из дому и направилась на берег Великой реки. Взойдя на одну из пловучих пристаней, далеко выдвинувшихся в реку, она взяла вату, вынутую из халата Ханьвэня и, распушив ее, — прошептала несколько заклинаний.

Легкий ветерок тотчас снял вату с ее руки и понес ее над рекой прямо на восток.

Зеленая сбежала с пристани и пошла по берегу вверх по реке, не теряя из виду белой точки.

Пушинка миновала восточную городскую стену, миновала промоину, которая много лет спустя сделалась устьем Императорского канала, пролетела предместье, потом упирающийся в реку глиняный холм, миновала последние хижины огородников — и вдруг направилась на Золотую Гору, гордо высившуюся посреди реки прямо перед Зеленой. Целый город фигурных крыш, зубчатых стен и каменных предохранителей ворот 35, на которых красовались один или два иероглифа, покрывали всю вершину острова. На самой высшей точке высоко вонзилась в небо прекрасная, стройная семиэтажная башня.

То был монастырь Фахая.

— А, — сказала Зеленая, — теперь я все понимаю!

Красивая зеленая бабочка полетела от берега, догоняя чуть видневшуюся над рекой белую точку…

Уже было поздно, когда Зеленая вернулась домой. Сучжэнь сразу по ее лицу узнала, что ей удалось отыскать Ханьвэня, но что сведения будут неутешительны.

На тревожные и торопливые расспросы своей госпожи Зеленая рассказала, что Ханьвэня держит в плену Фахай. Конечно, его можно было бы освободить, если бы монах не овладел совсем умом и волей ее мужа.

— Эта старая тварь, — говорила Зеленая, — все время втолковывает твоему мужу, что ты — отвратительная ведьма, злой оборотень, которая только ищет случая, чтобы погубить его. И — странное дело! — Ханьвэнь не только не сердится на бритоголового за эти слова, но, кажется, даже верит им!