Павел Шкуркин - Путешествие восьми бессмертных

С помощью денег, которые Сучжэнь сберегла от времен их благополучия в Су-чжоу, они опять открыли аптеку на Большой улице; здесь, затерянные в громадной людской толпе, они считали себя в большей безопасности от всяких волшебников, монахов и духов. Они хотели начать новую жизнь — жизнь простых, заурядных людей.

И здесь свершилось великое для Сучжэнь событие: она родила прелестного, крепкого мальчика, которого назвали Сюй-ши-лин. Но другое, детское, имя ребенка, было гораздо приятнее для слуха родителей: иначе, как «Спящий Дракон», никто его не звал.

Миссия Белой Змеи на земле была выполнена…

Прошел месяц со времени рождения ребенка, и для мальчика наступил первый торжественный день в его жизни. В этот день, который называется «мань-юэ», ребенку в первый раз обрили голову и торжественно объявили его детское или «малое» имя 43. По обычаю, к родителям собрались все родные и знакомые Ханьвэня. Кто принес серебряное выпуклое изображение Шоу-сина (бога долголетия) на шапку ребенка, кто — серебряную дощечку ему на шею, со счастливой надписью, кто — игрушку. Счастливый Ханьвэнь и гордая своим «Спящим Драконом» Сучжэнь приветливо принимали гостей, и, высоко поднимая обеими руками перед каждым новым гостем крошечную чашечку с рисовым вином, приглашали его за стол, указывая поставленной чашечкой место каждого.

Гости пили, ели и высказывали искренние пожелания счастья отцу, матери и Спящему Дракону.

Вдруг отворилась дверь и вошел — Фахай…

Когда злодеяния Белой Змеи переполнили чашу долготерпения великого Будды, он велел Фахаю наказать ее, когда ее ребенку исполнится месяц. Но, чтобы защитить своего верного служителя от злобы Змеи, которой помогали могущественные духи и древние боги, Совершенный дал ему волшебный кубок. Ничто не могло противиться воле человека, обладающего священным кубком, в котором была заключена частица силы самого Будды. Волшебная сила кубка была настолько велика, что ей не могло противиться даже могущество ни одного из древних Бао-бэй 44.

Узнав, что сыну Ханьвэня исполнился месяц, Фахай взял свой кубок и перенесся в Хан-чжоу.

При появлении незнакомого монаха, гости были удивлены, Ханьвэнь же — страшно поражен: все его прошлое, которое он считал совершенно забытым, встало теперь перед ним во всей своей подавляющей реальности.

Но только одна Сучжэнь сразу поняла весь ужасный смысл этого посещения. Как мертвая, без движения, с широко раскрытыми, устремленными на Фахая глазами, сидела несчастная женщина, и только толстый слой белил и румян скрывал смертельную бледность ее лица 45.

Гости встали, приветствуя духовное лицо, и Ханьвэнь поспешил к нему навстречу, приглашая сесть за стол.

— Я пришел не на пир, — сказал монах, — а для того, чтобы судить Белую Змею!

Пораженные гости вскочили; многие взволнованно говорили:

— Этот монах сумасшедший! Какое отношение к нашему пиру имеет Белая Змея? Где она?!

Фахай спокойно протянул руку и, указывая на Сучжэнь, твердо сказал:

— Вот она!

Все соседи и знакомые успели искренне полюбить добродушного Ханьвэня и его красавицу-жену. Тяжкое обвинение, брошенное прямо в глаза хозяйке дома, возмутило всех. Раздались голоса:

— Выгоните вон этого монаха! Избейте его палками!

Но Фахай не смутился. Когда шум немного утих, он продолжал:

— Да, Змея, и цепь твоих злодеяний, и твоя земная жизнь кончились. Следуй тотчас за мной: я должен раздавить твое мерзкое тело Великой Башней!

Эти слова вызвали среди гостей такой взрыв негодования, что наиболее горячие головы бросились на Фахая.

— Бейте этого негодяя, — кричали они в исступлении.

Эта сцена вернула Ханьвэню самообладание: слишком большой стыд пал бы на его голову, если бы в его доме был нарушен закон гостеприимства, и Фахай, его учитель, подвергся бы оскорблению. Ханьвэнь освободил монаха из рук схвативших его гостей и едва упросил последних успокоиться 46.

Тогда поднялся со своего места один из гостей — почтенный, всеми уважаемый старик, славившийся своей мудростью.

— Почтенные господа, — сказал он, — дело это необходимо разобрать: слишком важно и слишком необычно обвинение, которым этот никому не известный монах оскорбил и хозяина, и прекрасную Сучжэнь, которую мы все так уважаем, и всех нас, гостей. Прежде всего, мы должны знать, кто ты, дерзнувший так обидеть наших дорогих хозяев?

— Я — Фахай, — просто произнес священник.

Между гостями произошло сильное движение. Никто из них никогда не видел монаха, но все слышали о нем, великом волшебнике, покорителе духов, любимце Будды…

Один старик не смутился. На него, казалось, заявление монаха не произвело никакого впечатления.

— Если наша добрая, кроткая Сучжэнь действительно Белая Змея, — продолжал старик, — то пусть священник Фахай докажет это здесь, сейчас же, перед нашими глазами.

Фахай усмехнулся.

— Отец, — сказал он, — ты — умный и справедливый человек. Будда не оставит тебя без награды за твой мудрый и правильный суд. Да, я сейчас докажу истину своих слов.

И Фахай, обернувшись к Ханьвэню и подавая ему священный кубок, сказал:

— Наполни этот кубок душистым чаем и дай выпить своей жене. Мы сейчас же увидим: если она не оборотень — то тогда Фахай обманут, и ему здесь больше нечего делать.

Взволнованный до глубины души Ханьвэнь понимал, что все его счастье, вся его жизнь ставятся на карту. Он чувствовал, что под каким бы то ни было предлогом нужно удалить этот кубок от Сучжэнь, во что бы то ни стало нужно избавить ее от этого испытания… Но одно присутствие Фахая, один его взгляд, властно проникающий в душу, лишали Ханьвэня собственной воли и заставляли беспрекословно подчиняться каждому слову Фахая.

Трясущимися руками налил Ханьвэнь в кубок чая и повернулся, чтобы подать его жене.

В тот же миг кубок вырвался у него из рук и быстро опустился прямо на голову Сучжэнь, сжав ей лоб, как тисками.

Гости онемели от изумления.

Сучжэнь с криком схватилась за голову, стараясь обеими руками снять страшный кубок… Напрасно. Чем сильнее старалась она сорвать его с головы, тем сильнее он сдавливал ей голову, причиняя невыносимую боль…

Тогда она поняла, что настал ее последний час. Энергия сразу ее покинула. Она затихла; только сердце ее билось редко, но страшно сильно, с ужасной болью, каждый раз выбивая в мозгу ее одну мысль: «Конец! Конец! Конец!..»

И вдруг мысль о Спящем Драконе и с необычайной силой вспыхнувшее материнское чувство сразу вернули ей способность мыслить и говорить.

«На чьи руки брошу я тебя, частицу моей души и тела?! — молнией пронеслось в ее мозгу. — На отца? Но ребенок нуждается в женском уходе, а Ханьвэнь хоть и добр, но находится целиком под влиянием Фахая; Зеленая — да, только она постарается заменить ребенку погибшую мать!»