Павел Шкуркин - Путешествие восьми бессмертных

В эту же ночь в Цянь-танском уездном управлении, «ямыне» 20, было совершено загадочное преступление: воры проломали заднюю стену в денежной кладовой и украли тысячу лян серебра в слитках. Никто из сторожей ничего не слыхал, хотя подобную работу без шума сделать невозможно. Удивительнее всего то, что сделанный пролом был настолько мал, что в него невозможно было влезть даже маленькому мальчику; очевидно, нужно было действовать с улицы посредством какого-нибудь очень длинного орудия.

Но тогда каким же образом ворам удалось отпереть замки сундуков? Кроме того, 1000 лян серебра представляет из себя настолько большой вес, что одному человеку трудно унести такую тяжесть; очевидно, воров было несколько, что еще более затрудняло совершение кражи 21.

Преступление открыл ямыньский казначей, вошедший в кладовую. Тотчас дали знать начальнику уезда, который потребовал к себе хранителя ямыньской казны.

Хранитель, по фамилии Чжу, ничего не зная о случившемся, немедленно явился к начальнику.

Пораженный вопросами начальника, он понял, что ему придется жестоко пострадать, и не столько за сам факт недостаточно бдительной охраны денег, сколько за то, что о краже он узнал чуть ли не последним из всех ямыньских чиновников.

Несчастного хранителя серебра, даже не пытавшегося умилостивить разгневанного начальника, сначала поставили на колени на свернутую спирально железную цепь, а потом связали ему ноги, продели между ними палку и подняли вверх так, что он только головой и плечами касался земли.

И треугольная дубовая тяжелая палка сто раз опустилась на его подошвы, причиняя сначала страшную, резкую боль, а потом вызывая только ощущение обжога, как будто бы ему обливали ноги кипятком.

Конечно, он тут же с позором был выгнан со службы. И хорошо еще, что это дело кончилось для него так благополучно!

Этот Чжу был шурин Ханьвэня, муж его старшей сестры.

Когда Ханьвэнь, радостный и возбужденный, прибежал к сестре, то его поразили плач и вопли, раздававшиеся из дома. Сестра плакала не потому, что ее муж подвергся тяжкому наказанию — это в Китае часто случается и пятна на человека не кладет, — а потому, что его выгнали со службы «по денежному делу», и вновь на службу его нигде более не примут. Призрак нищеты и голодной смерти уже стоял перед ней. При взгляде на перепуганных детей, прижавшихся в углу, она рыдала все сильнее и сильнее…

Ханьвэню стало невыразимо жаль эту женщину, которая, уйдя в свою собственную семью, так долго была чуждой для него; ведь все-таки это была его родная сестра!

И он, скрепя сердце, решил отдать ей свое серебро, хотя этим он отдалял от себя собственное счастье: где он снова достанет денег для приготовлений к свадьбе!

— Сколько всего украдено? — спросил он.

— Всего пропало двадцать слитков по пятьдесят лян, — отвечал ему Чжу.

Ханьвэнь вздохнул: у него было всего два слитка. Но он решил отдать их оба, чтобы облегчить положение шурина.

— Старший брат, — сказал Хан, — я готов помочь вам всем, чем могу, но у меня есть только два слитка — простите, что так мало! Возьмите их и отдайте в ямынь; быть может, начальник смилостивится и даст вам службу, хотя бы на первое время и ничтожную.

Обрадованный неожиданной помощью с той стороны, с которой менее всего ожидал ее, Чжу схватил серебро и стал завязывать его в платок, чтобы тотчас передать в ямынь.

Но каково же было его изумление и испуг, когда на внутренней стороне каждого слитка, имевшего форму лодочки, он увидел казенное клеймо и написанные тушью характерным почерком ямыньского казначея номер слитка и его вес!

У Чжу закружилась голова. «Значит, вор — это его собственный ближайший родственник, не побоявшийся осрамить его, Чжу, и не остановившийся перед гибелью своей сестры и ее детей!..» И еще более тяжелая мысль сжала его сердце: «Да ведь я сам в глазах людей должен быть участником этого преступления! Правда, я сейчас отнесу это серебро в ямынь: ни один вор этого не сделает, — давать лишнюю улику против себя, — но люди так жестоки и слепы в осуждении ближнего, что никто, даже ближайшие друзья, не рискнут заступиться за него… Не лучше ли оставить эти деньги у себя или отдать их Ханьвэню? Да ведь тогда-то я и сделаюсь на самом деле участником воровства! Нет, будь что будет, — а я отнесу деньги в ямынь!»

Такие мысли разрывали сердце Чжу на части в то время, как Хань рассказывал сестре о встрече с очаровательной девушкой, о знакомстве с ее почтенным отцом, о получении денег и о будущем счастье…

Сестра слушала его с изумлением. Тут только она заметила, что ее брат высок, красив и строен, и подумала, что, вероятно, какая-нибудь прелестница увлеклась им; ведь этих женщин много развелось с тех пор, как путешественники стали съезжаться посмотреть их чудный Хан-чжоу! Тогда делается понятным, откуда у брата взялось серебро. Конечно, юноша стесняется сказать правду, — а может быть, он и сам, по своей неопытности, не понимает, в чем дело…

Но ее муж, ставший более внимательным под конец рассказа Ханьвэня, думал иначе.

«Как он еще глуп, — думал Чжу, — что может сочинять такие неправдоподобные сказки! Неужели найдется хоть один человек, который может ему поверить! Конечно, опытные воры сделали его своим помощником: зная, что он мой родственник и должен от меня знать расположение денежной кладовой, ямыньские порядки и вообще все, что им нужно было знать для их дела, — они его выспросили, а может быть — даже заставили участвовать в краже. Ведь в эту ночь он не ночевал дома, в первый раз за 18 лет! И эти деньги — его доля в краже. Одно непонятно — почему он предложил их мне? Что это — жалость к сестре или крайняя глупость?..»

И Чжу, с величайшим трудом передвигая свои избитые ноги, пошел в ямынь.

Получив деньги и расспросив Чжу, уездный начальник послал солдат за Ханьвэнем. Юноше и в голову не приходило, что его могут заподозрить в краже; он спокойно рассказал начальнику о событиях вчерашнего дня.

Конечно, «сянь-гуан» не поверил ни одному слову Ханьвэня, но, тем не менее, взяв стражу, тотчас сам поспешил к тому месту, где, по точному указанию Ханьвэня, стоял «большой дворец» отставного генерала.

Вот — он будет сейчас здесь, за этой рощей…

Глядь, а на месте дворца — болотистый пустырь, а рядом — старый разрушенный храм, заросший травой и покрытый мхом.

Развалины были тщательно обысканы. Довольно большой четырехугольник, застроенный вокруг полуразвалившимися зданиями, был вымощен камнем. Посреди него стояло здание, сохранившееся лучше других построек.

Входная дверь отворилась от толчка, и все вошли внутрь.

Большая комната вовсе не казалась запущенной; наоборот, везде были видны ясные следы обитаемости, и казалось, что хозяева вот-вот войдут и спросят, что нужно здесь уездному начальнику и ямыньской страже?