Михаил Пришвин - Осударева дорога

Мануйло, конечно, тут же подсел к старику.

Все рассказал Онисим о том, как пришел к ним солдат с подвязанной рукой и уговорил пожертвовать на войну с врагами Корабельную Чащу. И что он собрался было идти к Калинину, но на дороге, в первой же от сузема деревне, узнал большую радость для всех и тут же вернулся: если кончилась война, то зачем же рубить Корабельную Чащу?

Выслушав Онисима, Мануйло сказал ему только одно:

– Не понимаешь ты, дед, в чем тут наша сказка.

Онисим улыбнулся и поглядел прямо в глаза Мануйлы и ласково сказал ему:

– Могу, конечно, и не понять, друг мой, а ты не гордись и сказку свою обрати в правду.

– Правда, – ответил Мануйло, – дедушка, как была правдой, так и теперь она остается.

– А я про что же сам говорю постоянно молодым? Правда! Да и не я один, а и все деды и прадеды наши учили: «Не гонитесь, деточки, за счастьем в одиночку, гонитесь дружно за правдой».

– Вот так точно мне и Калинин сказал: мало ли найдется у нас лесов для войны, чтобы сделать дубинку из дерева и хлестать ею врага. А есть такие леса, откуда вытекает великая река. Начало такой реки вот и надо хранить. Во всем мире так ведется, что сначала все леса изведут, а потом хватятся, да уж поздно: леса извели, а без лесов на солнце вся правда наша и высохла.

– Тебе это Калинин сказал? – спросил Онисим. И сразу весь помолодел.

– Калинин это сказал, – ответил Мануйло, – и велел мне скорее идти сюда и спасти Корабельную Чащу: есть и бумага от него. Он сказал еще, что по таким заповедным лесам мы будем учиться выращивать новые небывалые леса на защиту мира во всем мире.

– И как же ты понимаешь, – спросил Онисим, – войн теперь на земле вовсе не будет?

– Вот и я тоже так спросил Калинина, и он мне ответил: войн будет еще довольно, да мысль наша будет не туда устремляться: пусть война, если нужно, да люди будут сближаться между собой не для войны, а для мира.

– Это правда истинная, – ответил Онисим. – Пойдем теперь на гору.

И, оставив детей в избушке досыпать свое время, Онисим с Мануйлой поднялись, на Третью гору. Лунными увалами оленьего моха они прошли на Звонкую сечу.

Сказать, чтобы так уж очень-то обрадовался Веселкин своему другу, нельзя: он был весь чем-то занят и видно было: эту подсочку на смерть делать было ему – нелегко.

Слушая Мануйлу и все, что сказал Калинин, Веселкин долго молчал и, выслушав, крепко задумался.

А тут-то прибежали сюда Митраша с Настей и остановились, как дикие зверьки, на поляне под елочкой необыкновенно правильной формы.

Они узнали отца, и он догадался, спросил:

– А мать?

Ему ничего не сказали.

И он вдруг все понял, и весь изменился.

Еще пели тетерева утреннюю свою колыбельную песнь – едва ли сейчас слышал песню Веселкин. Он сел на лавочку и крепко задумался. Несколько коротких мгновений прошло, а как показалось долго!

Вдруг он вздрогнул, очнулся, оглянулся вокруг на поляне, встретился глазами с елкой необычайно правильной формы в красных шишках, осыпаемых золотой пыльцой. Увидев елочку, Веселкин видимо сделал над собою усилие.

В эту минуту солнце вышло из облаков, и свет великий, могучий, огромный бросился на поляну.

– Ну, герои, здравствуйте! – сказал отец, и дети бросились к нему.

За это время все мальчики, работавшие на опушке Корабельной Чащи, собрались на Звонкой сече.

Увидав их, Веселкин приказал им закончить подсочку на смерть и положить пластыри на все раны.

Так и была спасена Корабельная Чаща, хорошими простыми людьми она была спасена.

Список условных сокращений:

Осударева дорога *

В «Осударевой дороге» отражены основные идеи, волновавшие Пришвина на протяжении пятидесятилетней литературной его работы. Больше того, в дневнике 1949 года писатель утверждает, что все его лучшие произведения являются материалами к «Осударевой дороге».

Вначале Пришвин ставил себе, казалось бы, довольно ограниченную задачу. «Я двадцать пять лет вынашиваю книгу для юношества, пробую и не могу до сих пор ее написать», – пишет он в 1931 году, сейчас же после окончания своего романа «Кащеева цепь». «Все мои лучшие произведения являются этюдами к этой книге, которая должна в наше время заменить Робинзона. Язык этот, стиль, простейшая звериная и охотничья тематика явились у меня исключительно под воздействием этого задания. „Кащеева цепь“ явилась, несомненно, под воздействием той же идеи. Происхождение этой идеи мне стало ясно после написания „Кащеевой цепи“».

В течение девятнадцати лет, то есть с 1933 по 1952 год, писатель с некоторыми перерывами, а иногда параллельно с работой над другими своими произведениями, создает задуманную книгу, о чем постоянно упоминает в дневнике.

И все-таки «Осударева дорога» осталась, по мнению писателя, незаконченной. Причина этого заключается в том, что задуманный роман для Пришвина был зеркалом текучей современности, то есть развитие романа могло остановиться только с остановкой жизни самого писателя.

В этом смысле интересна запись 1947 года: «Работа над „Царем“ (то есть „Осударевой дорогой“. – М. П.) движется, когда внешние обстоятельства поддерживают мою веру, что я могу служить обществу нашему всей своей личностью, без расщепления своего внутреннего ядра».

«Настолько все идет „не от себя“, что успех или неуспех вещи моей приходят в полное равновесие. Тревожит меня только таящаяся в недрах души оценка, от которой никуда не уйдешь, если в чем-нибудь сфальшивил».

В своих дневниках автор неоднократно пишет о том, как родилась у него впервые мысль об «Осударевой дороге». Пришвин рассказывает, как в 1905 году он пришел в редакцию журнала «Родник» с предложением написать книгу о мальчике, убежавшем и заблудившемся в северных лесах. Редактор посоветовал ему писать не повесть, а очерки севера. Так появилась книга очерков «В краю непуганых птиц», открывшая автору двери в большую литературу. «А мальчика своего не забывал, – пишет Пришвин в дневнике 1949 года, – и написал теперь отчасти и по тем же очеркам севера.

По-видимому, этот мальчик живет у меня в уме, и скорее всего это я сам и ношу его в себе, как беременная женщина. В этом вынашивании мальчика и есть все, чем я богат».

Нельзя пройти мимо этой большой привязанности автора к образу и теме, секрет которой таится, несомненно, в особенностях творческой личности Пришвина, в неразрывности личного жизненного опыта писателя с его творческим воплощением, во всепоглощающей потребности осмыслить этот свой опыт средствами искусства и сделать его достоянием «неведомых друзей», как называет часто Пришвин своих читателей. Действительно, можно сказать, что все его книги – это одна большая творческая автобиография.