Александр Емельянов-Коханский - Московская Нана [Роман в трех частях]

Льговская ездила с «новыми» друзьями в театр, возила их на лихачах и, «скуки» ради, дневала и ночевала в их но-мере.

У «супругов» она и познакомилась с другим студентом-медиком, живущим в тех же номерах, этажом выше. Прежний «доктор» был с ним также знаком, но они друг у друга не бывали.

Новый был разбитной, беззаботный молодой человек и жил, как птица небесная, не помышляя о завтрашнем дне. На лекциях он не бывал совсем, предпочитая волочиться за «холостыми»" номерными дамами…

Кажется, и чиновница, в отсутствие своего содержателя, не избегнула его сетей: уж очень вольно он обращался с ней, когда «самого» не было!

Клавдии он понравился сразу.

Заметив слишком недвусмысленное ухаживание коллеги за Клавдией, «прежний», сделал ей ревнивую сцену.

Льговская показала ему свои «когти».

— Свобода мне дороже всего! — сердито промолвила она в ответ на его ревность. — Кого хочу, того и люблю.

— А вы не боитесь его заразить? — хотел было хоть этим «напоминанием» вернуть к себе Льговскую «прежний».

Клавдия еще больше рассердилась.

— А вам какое дело?! — Но, прогоняя от себя, раз навсегда, незаслуженно оскорбленного любовника, она подумала:

«А что, если он скажет “новому”? Лучше уж я сама его предупрежу».

Она так и сделала, когда знакомый «чиновников» слишком стал приставать к ней…

— Какие глупости! — весело сказал ей новый поклонник. — Все женщины, особенно «студенческие», больные. Однако, мужчины их любят, и среди них еще какие рожи попадаются, просто, я думаю, даже черт не соблазнится… А вы — красавица, так что об этом говорить! Я тоже медик, на пятый курс недавно перешел, и все понимаю! Притом же, вы пока здоровы… В нашей клинике больных надолго «вылуживают»…

Деньги у Клавдии скоро уплыли. «Платонические» любовники их не доставали, и Льговская начала подумывать о будущем.

Заводить себе, при такой болезни, постоянного богатого любовника Клавдия считала нечестным и небезопасным делом: мало ли что может выйти?

Клавдия, при посредничестве «веселого» студента, познакомилась со многими уличными «этими дамами», и «практичные» особы многому научили «глупенькую» Клашу.

Они передали ей все свои треволнения, все притеснения… Клавдии было как-то неловко, ради куска хлеба, заняться их ремеслом в тех же номерах, где ее знали и где она до сего времени жила «честно»…

Она переселилась в другие комнаты и решилась, по совету «бывалых» товарок, для спокойствия выправить себе билет и поступить в число «штатных» падших женщин…

Первое время ей очень повезло… От кавалеров не было отбоя. Где бы она ни ходила для «ловли» их: по Тверской, в кондитерских, — за ней всегда волочилась масса народу.

Как ни была испорчена Клавдия, но тяжелое ремесло ей очень не нравилось… Положим, чувственность смягчала ее стыд, но не совсем гасила его.

Льговская предпочитала молодых и красивых остальным, но у юнцов редко были большие деньги, и в материальном отношении дела Клавдии хромали.

Она неисправно платила за номер и была на плохом счету у хозяина гостиницы.

Как-то раз у ней произошел скандал с «гостем», и ее попросили очистить номер.

Оставшись на улице, Клавдия решила перевезти свой скарб к молоденькой подруге Мане, жившей на всем готовом у «квартирной хозяйки».

Таких «квартирных хозяек» масса по Москве промышляет человеческим телом, и полиции нет никакой возможности уследить за их незаконной деятельностью. Эти «паразитки» положительно сосут соки из своих несчастных жилиц и, как «вампиры», пьют из них кровь.

Клавдия для опыта осталась жить у квартирной хозяйки Мани.

Неглупая Льговская живо сообразила, в чем тут дело, и терпела такую «жизнь» до первого счастливого случая.

Хозяйка кормила ее, как и других своих рабынь, очень плохо и, если не угощал кавалер, приходилось жить впроголодь. Затем, она принуждала девиц любить каких-то своих «грязных» знакомых из простонародья, по которым насекомые ползали; заставляла как можно больше пить, держа у себя на квартире тайный ренсковой погреб; научала воровать у опьяневших гостей деньги, вещи. Все это крайне не нравилось Клавдии, и она постоянно воевала с хозяйкой, отстаивая свою самостоятельность и человеческое достоинство. Хозяйка ее терпеть не могла, но держала, скрепя сердце.

— Уж больно у Клашки, — услыхала как-то раз Льговская отзыв о себе, — тело скусно. Мед, право слово, мед настоящий…

Прозябание Клавдии у «скорпионши» было не долго.

Льговская ей устроила скандал, в который вмешалась и полиция. Дело произошло так: к Клавдии забрел миловидный и богатый купчик. По обыкновению, хозяйка их напоила и, когда они заснули, вошла в комнату Клавдии и вынула из кошелька мальчишки несколько сотен. Наутро кража обнаружилась. Купчик стал упрекать Льговскую. Та объяснила ему, чьи эти штуки. Ни слова не говоря хозяйке, они пошли и заявили полиции.

— Иначе бы ничего не вышло! — объясняла по дороге в участок Клавдия боявшемуся больше всего «морали» купчику. — Так она их схоронить не успеет, не догадается.

Полиция приняла все заявленное к сведению и, внезапно нагрянув, нашла у хозяйки как деньги купчика, так и тайный ренсковой погреб.

Как ни любила Клавдия свободу, а решила, раз уж по такой «специальности» пошла, закабалить себя в открыто существующий, недалеко от Сухаревки, дом. Льговскую с большим удовольствием приняли за красоту в самое богатое и дорогое заведение.

— Здесь, по крайней мере, я буду застрахована от превратностей нашей карьеры, — убеждала себя Клавдия. — Да и от забот и «мужичья» буду избавлена.

Только теперь поняла Клавдия весь ужас своей жизни, но возвращаться уже было поздно, а потом, она так любила разврат и никакую более счастливую, жизнь на него не променяла бы!

«Веселый» переулок и дома, находящиеся в нем, как и театр Декольте, были страшной, необходимой и непредотвратимой язвой нашего времени «с точки зрения какого-либо порядка и введения в рамки» разнузданности человеческой натуры. Все известные европейские ученые пришли к единогласному решению, что позорные дома не прекращают заразу и не застраховывают от страшных болезней. Многие государства, на этом основании, решили закрыть подобные «общежития» падших женщин, но «свободный», лишенный законности и известного контроля, «натурный» промысел достиг до таких страшных размеров, что администрация допустила вновь открытие подобных «коллегий». С уничтожением явных «циничных» притонов повторилась такая же история, как и с тотализатором после официального уничтожения в Германии этого бесполезного чудовища, вносящего в дело коннозаводства не пользу, а безусловный вред. Но «тайный» азарт так разросся, что поневоле пришлось вновь допустить существование «тотошки». Явная неприятность в несколько раз хуже тайной; с известным вредом, когда его знаешь, можно бороться, отчасти его обессиливая и накладывая узду, а с тайным, неопределенным, непонятым, злостным «наростом» жизни «битва» почти невозможна.