Николай Гейнце - Рассказы

Увидав меня, обе хозяйки заторопились было подавать обедать, но я заявил, что подожду доктора, и присел к столу.

— Ну, чайком не побрезгуйте; не кирпичный — байховый, — заметил хозяин.

Я не отказался.

— А Вацлав Лаврентьевич в «анатомии»? — спросил он, беря из рук жены стакан и подавая мне.

— Да, и я было пошел туда, да сбежал, не вынес.

— Непривычному человеку оно, точно, муторно {Тошно.}; не раз тоже я на своем веку там бывал; уж на что, кажется, человек неслабый, а все слюна возжей.

— Ужасно! А главное — ничего не поделаешь, — согласился я, вспомнив разговор с доктором в присутствии.

— Я, вот, когда в головах {До введения в Сибири земских учреждений в селах были не старшины, а головы.} ходил, одно средство придумал, — помогало, — заметил хозяин.

— Какое же?

— Солил.

— Что солил? — удивился я.

— Покойников, — невозмутимо продолжал Иван Павлович. — Посыпешь, это, на лед соли, положишь его, тоже сольцей обсыпешь, он и в сохранности. Соль-то у нас недорога. Многие головы и по соседним селам то же делали, а потом перестали, потому народ стал не в пример бесстрашнее, да и строгости уже не те…

— Разве не те!? Прежде, как говорил Вацлав Лаврентьевич, по полугоду трупы вскрытия ждали — какие же тут строгости!

— Оно точно, — отвечал хозяин, — и поболе даже лежали; однако, все же у нас насчет покойников строго было, потому покойник, коли ненадлежащую кончину принял, — казенный, а казенное, известно, пуще глаза беречь надо.

— Кто это вам сказал, что покойник казенный?

— Известно кто — барин!

— Какой барин?

— Заседатель был у нас — законник такой, до страсти. Лет с десять будет, как его сменили. Так тот, если какой изъян в трупе увидит — беда!

— Какой такой изъян? — недоумевал я.

— Да такой: однажды случилась оказия при мне еще, как я последний год в головах ходил; караулили мы одного покойника, караулили, да и прокараулили — мыши нос у него и отгрызли. Насилу откупились.

— Как откупились?

— Так! Приехал доктор, вынесли, это, покойника в «анатомию», ан носа-то у него нет! Заседатель на дыбы: «Как же я от вас, православные, казенное имущество с повреждением приму? Самому мне, что ли, за вас ответ давать? Нет, благодарствуйте, я сейчас рапортом по начальству», — и ушел из «анатомии». Крестьяне ко мне: «Выручай, Иван Павлович!..» Пошел. Прихожу к барину — сидит, пишет. Так и так, ваше благородие, не погубите… ведь один нос… на что ему его в землю-то? «Как на что? Лик, можно сказать, обезображен, а он — один нос!.. Ах ты… да я тебя!» И начал, и начал. Вижу, что разговоры пустые бросить надо, твержу только: «Не погубите, заслужим, миром заслужим». Пять красненьких заломил! Однако, на трех порешили.

— И отдали? — спросил я.

— Предоставили в минуту. Беду-то и сбыли, слава тебе, Господи! — заключил хозяин.

Я расхохотался во всю комнату.

Иван Павлович удивленно смотрел на меня.

В это время в дверях показался доктор и начал разоблачаться.

— Ну, слава Богу, жив! — обратился он ко мне. — Чего вы тут на все село гогочете?

— Да, помилуйте, Вацлав Лаврентьевич, Иван Павлович просто уморил, рассказывая, как у них заседатель нос покойника в тридцать рублей оценил, — отвечал я, еле сдерживая душивший меня хохот.

— А… Слышал я эту историю. Ведь смешно кажется, а факт. Делались тут дела в относительно недавнее время… Как-нибудь порасскажу вам на досуге, — заметил доктор, усаживаясь за стол, на который хозяйка уже поставила дымящуюся миску с пельменями.

Мы принялись за них.

По прибытии на службу в Восточную Сибирь мне вскоре пришлось выехать в округ, или, по-нашему, уезд, в одно из больших сел, отстоящих от того города, где я имел пребывание, в ста верстах.

В этом селе имел, как принято выражаться в Сибири, резиденцию земский заседатель. Этот сибирский чин равняется нашему становому приставу, с тою лишь разницею, что кроме чисто полицейских обязанностей, он исполняет обязанности мирового посредника и судебного следователя. В этом последнем качестве он был отчасти подчинен мне, и я ехал обозревать его делопроизводство. Собственно, делопроизводство не того, который находился в то время на этом посту, а его предместника. Новый был только что назначен и сообщил мне, что встречает много затруднений ввиду запутанности следственной части принятого им участка, и я, собственно говоря, ехал помочь ему разобраться, тем более, что «запутанность» была весьма естественна, если знать, что за «субъект» был его предместник. Это был один из старых «сибирских служак», большая часть которых, при облегченном вздохе населения, по введении реформы 25 февраля 1885 года сошли, по независящим от них обстоятельствам, с арены их многолетней и небесплодной для них самих служебной деятельности.

Описываемый мною заседатель был один из первых уволен без прошения, под судом же он состоял давно, каковое обстоятельство в Сибири не мешает состоять на государственной службе. Вскоре к нему присоединились десятки других отозванных от «кормления» служак, и они составили чуть не целую армию «недовольных» новыми порядками и ликующих при малейшей неудаче, ошибке или невинном промахе «новых деятелей». Увольнение этого пробывшего почти десять лет в одном и том же участке заседателя случилось вследствие выкинутого им «кушдштюка» сравнительно невинно-игривого свойства. В местной врачебной управе получен был от него в одно прекрасное утро с почтою тюк, состоящий из ящика, по вскрытии которого в нем оказалась отрубленная человеческая голова с пробитым в двух местах черепом. Одновременно с этим было получено и отношение земского заседателя, к номеру которого и препровождался тюк, в каковом отношении заседатель просил врачебную управу определить причину смерти по препровождаемой при сем голове, отрезанной им, заседателем, от трупа крестьянина, найденного убитым в семи верстах от такого-то села. При этом заседатель присовокупил, что на остальном теле убитого знаков насильственной смерти, по наружному осмотру, не обнаружено. Врачебная управа, получив такую неожиданную посылку, сообщила о таком «необычайном казусе» по начальству, которое ввиду наступивших новых веяний и уволило «рьяного оператора» от службы. Интересно то, что уволенный заседатель никак, вероятно, и до сих пор не может понять, за что его уволили, так как, по его словам, он сделал это единственно, дабы не затруднять начальства и не наносить ущерб казне уплатою прогонов окружному врачу. Под судом же этот заседатель состоял по делам «почище», которые, впрочем, все сводятся к тому, что он не только «брал» — что в прежнее время в Сибири не считалось даже проступком — но брал «не по чину».