Алексей Вдовин - Серый мужик [Народная жизнь в рассказах забытых русских писателей XIX века]

— А отец ему больше денег на гармонию дал.

Спор разгорался. Одни за сына Кузьмина стояли, а другие оспаривали право мальчугана распоряжаться мирскою гармошкою. Передние, большаки, не вмешивались: они вели солидный разговор — о нынешнем тяжелом годе, трудности прожить до нового хлеба, а заработки на стороне упали, на фабриках работу сокращают и т. п. Они так углубились в разговор, а малыши увлеклись спором, что и не заметили, как догнали их сани и ехали теперь за ними шагом. На передке, в нагольном тулупе, помещался мужик и правил лошадкою, а в обшивнях сидел кто-то похожий на барина, в медвежьей шубе и черной мерлушечьей шапке. Как седоку, так и кучеру отлично был слышен ребячий спор. Прошатка, разгорячает, выпалил в кого-то нехорошим словом.

— Вот это дело, — сказал Ванюшка. — И не стыдно тебе, Кузьмин, браниться? Какой завтра день? Вспомни-ка!

— А ты нишкни! — вскинулся тот. — Я без тебя знаю…

— Нет, брат, видно, не знаешь. Ну-тка, скажи, куда мы теперь идем? Прошатка запальчиво крикнуть:

— Замолчи!.. Вор!

На несколько секунд все стихли: так озадачило их последнее слово.

— Ах, Прохор! — с болезненной тоскою в голосе вымолвил погодя Ванюшка и ни слова более уже не добавил.

— Вот тебе и Прохор! — передразнил Кузьмин. — Что, прикусил язык-то?

Не сразу Ванюшка собрался с духом ответить:

— Я не вор… Мне картинок захотелось… Мал я тогда еще был, ничего не смыслил.

— Не смыслил ты!.. А в лавку к дяде Андрею залезть смыслу достало?

— Да разве я за худым чем? — с тою же мукою в голосе оправдывался Ванюшка. — Ведь я ничего бы не взял.

— Все равно, перевозчик, а в лавку ты залез, — вмешался Петяйка. — Мы помним.

Тут позади раздался звучный голос:

— Мир дорогою, добрые люди!

Ребятки посторонились.

— Учителев барин! — шепотом перемолвились.

— К утрени, что ли, пробираетесь? — спросил из саней в медвежьей шубе.

— К заутрени идем, желаем и обедню отстоять, — отозвались подростки. — А ты, барин, куда едешь?

— Я тоже в церковь… Не подвезти ли кого?

— Спасибо. Не больно, чай, уж много до села осталось… Надобно для Бога потрудиться… Дойдем потихоньку.

Барин обратился к перевозчику:

— Ваня! Ты не хочешь ли? Довезу.

Мальчик хотел броситься к саням, но в нерешительности остановился.

— Нет… Спасибо. Я уж не стану от товарищей отбиваться.

— Ну, как хочешь… А после утрени ты в церкви подойди: мне надо с тобою поговорить.

Мужик хлестнул вожжами, лошадка побежала рысцою, и пошевни очутились впереди. Ребятки их далеко проводили глазами.

— Да что он рано больно поехал? — недоумевала кучка. — Нешто не к попову ли сыну наперед заедет?

Барин, проехавший мимо, гостил в полуторе версте от Липовки, в большой деревне, где была школа. Он приехал весною из Петербурга, нанял в квартире учителя комнату, прожил лето и зазимовал. Ребятки видели его часто с ружьем; отдыхая в их деревне, он перезнакомился с мужиками, и его все звали «учителевым барином».

— А что, ведь, учителев барин, пожалуй, слышал, как ты, Прошатка, бранился, — сказал Петяйка.

— Так что, — отвечал тот, — наплевать мне на него.

Еще за час до начала утрени богомольцы пришли в село. У низенькой каменной ограды везде стояли пошевни-сани, в них сидели мужики, девки и бабы; внутри ограды и на ступеньках паперти толпились ребятки, пришедшие из разных деревень. Липовские потолкались между ними, встретились со знакомыми, обменялись друг с другом деревенскими новостями, и, как только дверь на паперти отперли, все хлынули в церковь; некоторые остановились у «казенки», чтобы взять свечки. Купив копеечную тоненькую свечку, Ванюшка сам зажег ее, прилепил на большой подсвечник и стал перед иконою праздника.

Началась служба. При полном освещении, церковь битком набита деревенским людом; впереди, между обоими клиросами, выстроились рядами ребятки и пареньки, одетые хоть и не одинаково, но по-праздничному, все с гладко причесанными волосами, свежими, румяными лицами и блистающими глазами. По церкви разносится синеватый дым ладана, священник и дьякон служат в новых светлых ризах, хор певчих, под управлением регента-учителя, громко и торжественно поет: «Христос рождается, славите!..» Боковые двери приотворены, но в церкви жара и духота. Ванюшка не спускает глаз с иконы, глядит он на Деву Марию, младенца Христа, лежащего в яслях, и пастухов, преклоняющих колена пред Сыном Бога, на Которого пал широкий луч стоящей на небе звезды. Лицо мальчика грустно, светло-русые волосенки на висках прилипли, в голубых глазах дрожат и сверкают слезы; по временам он глубоко о чем-то вздыхает. Но вот, точно он вспомнил что, поспешно стал креститься и кланяться в землю; долго и не переставая молится, как будто в этой необычайно горячей молитве он хотел излить все горе своего детского сердца, позабыть страшную обиду, от которой жжет ему лицо и бросает всего в испарину… Давно ли еще он был так счастлив, его радовал новый тулупец, и впереди светло улыбался праздник. Он уже почти и позабыл про тот «грех». А ведь это «несчастье» так давно с ним случилось, когда и семи годов ему не минуло, да никто и ни разу не попрекнул его, а вот сегодня. Прохор вдруг обозвал его… вором!.. Теперь уж сведал и учителев барин, а к нему, перевозчику, ведь, он был всегда добр, говорил, что надо грамоте учиться, и сам хотел куда-то его пристроить… Ванюшка робко повел глазами в сторону клироса. Вот он с кем-то, словно тоже с каким барином, стоит, бородку черненькую пощипывает, да изредка серьезно, словно о чем раздумывая, посматривает на мужиков, а те плечо о плечо стоят, пот с лица у них градом льет, и они усердно молятся. Поглядывает барин и на ребятишек, видит и его, Ванюшку… А ему и глаз на барина не поднять — стыдно!.. Что он теперь о Ванюшке думает?.. О чем он хотел с ним поговорить? Верно, об этом… «Нет, лучше убежать из церкви… Вон и парнишки от меня отворачиваются…»

Продолжительна рождественская утреня, особенно когда священники не торопятся и поют певчие. Трудно бывает выстоять всю службу до конца; не раз, кто помоложе, выйдет на паперть освежиться и посидеть, а ребятенки то и дело в боковые двери шмыгают. Еще половина утрени не отошла, а Ванюшки в церкви уже не было; не видели его и товарищи на паперти. Но никто не подумал, чтобы мальчуган куда-нибудь один ушел. Про ссору на дороге они и не вспомнили. Окончилась утреня, из церкви народ повалил на волю, чтобы отдохнуть и дождаться обедни, которую батюшка обещался, великого праздника ради и ввиду немощи людской, отслужить до света, вскоре после утрени. Липовские ребята хватились Ванюшки, стали разыскивать его в толпе и по ограде, но нигде не отыскивался мальчуган. Порешили, что, верно, он с учителевым барином уехал, — ведь тому надо мимо Липовки ехать. Немало ребятки были изумлены, когда воротились в церковь за обедню и увидели у клироса на прежнем месте стоявшего барина. — Должно быть, с кем из мужиков домой уехал, — догадались они, и скоро товарищи о перевозчике позабыли.