Николай Каразин - Рождественские рассказы

— Входил кто-нибудь, без меня?

— Ни души не было... Дверь, — говорит, — накрепко была заперта...

— Кто же ее раздел?..

Стоит столбом моя Авдотья, шепчет тихонько: «С нами сила крестная». Даже нижняя губа отвисла со страху...

Что за странность!.. Лег спать, но, увы, спать мне не пришлось. Только что я стал забываться — как вдруг, словно электрическая искра пронеслась у меня по всему телу. Я вздрогнул и вскочил на ноги. В мастерской было темно, но скелет утопленницы обрисовывался совершенно ясно, словно кости сами испускали этот нежный, голубоватый, фосфорический свет. Долго я наблюдал необыкновенное явление, вдумываясь, силясь объяснить себе, что такое творится перед моими глазами... Зажег лампу — явление исчезло... Попробую, думаю, заснуть при огне... Удалось. Утром встал... Голова немного болела... но, погодите — это еще не все!

Приезжает ко мне, тоже большой мой приятель, известный спирит-профессор, рассказываю ему, так, между прочим, смеюсь даже, а он прерывает меня серьезно, голос понизил даже:

— Не смейтесь. Вы говорили, что испанский костюм был на полу, а перед тем вы сами одели в этот костюм ее?

Он ткнул пальцем по направлению, где стоял скелет.

— Да, так, сам и одевал!

— И никто в комнату не входил?

— Никто!

— Кто же ее раздел?

— Да я-то почем знаю? Вот в этом-то и загадка!

— Она его сама сняла, потому что костюм ей не соответствовал...

Я хотел было расхохотаться, а профессор еще серьезнее:

— Великая тайна, — говорит. — Надо продолжать опыт!

Он подошел вплотную к скелету, даже пальцами дотронулся, немного выше кисти, к тому месту, где пульс щупают и машинально вынул из кармана часы.

— Надо продолжать опыт! — закончил он свое исследование. — Заклинаю вас, продолжайте!..

И, не прощаясь, не говоря больше ни слова, вышел из комнаты.

Я привык уже к его чудачествам и позволил, чтобы Авдотья подала ему шубу и калоши.

— Вы чего? — появилась в дверях моя дура-баба.

— Гость уходит... Пойди, проводи!

— Какой гость?

— Иван Иванович! Какой! Ведь видела, чай?

— Никого не видела... Никакого гостя не было. Окромя вашей шинели и на вешалке не висит ничего...

Что за чепуха! Да ведь я сам видел, разговаривал... Вот и окурок его сигары дымится в пепельнице... Не две же я сигары курил сразу!..

Спустился нарочно к швейцару.

— Был такой-то?

— Никак нет... Да вот и человек ихний с письмом!

Смотрю — а какой-то верзила в ливрее мне, действительно, подает конверт, да еще в черной, траурной рамке.

— От Ивана Ивановича?

— Никак нет-с. От их супруги. Сами, их превосходительство, Иван Иванович, приказали долго жить!

— Не может быть! Когда?

— Вчера вечером. Привезли их из клуба. Спиклистический удар, сказывают!

Верите ли, господа? У меня даже волосы на голове дыбом стали!

Мы невольно взглянули на голову рассказчика и тут только, и то на одно мгновение, слегка усомнились.

— Так вот и докладываю я вам, господа, — продолжал, не смущаясь, рассказчик. — После этакого-то нервного потрясения, засело у меня в голове завещание Ивана Ивановича, это самое его: «Надо продолжать опыт…» Первые дня три я, положим, занялся хлопотами по погребению праха моего друга... Надо было организовать многочисленные депутации, заказать венки. Ведь двести тысяч венков не шутка, ни в одной оранжерее ни листочка лаврового не осталось... все!.. Дорога сплошь устлана была крепом, на рукавах у всех ельники... Вы помните?.. Необыкновенно торжественно вышло, даже, можно сказать, грандиозно!.. Похоронили. Проходит еще дня три — опять мой скелет засветился... Так вот и горит по ночам, будто кто его фосфором вымазал... Началась пригонка! Уже чего-чего я не надевал на эти проклятые кости!.. Все костюмы, что только были у меня в мастерской, а ведь вы знаете, что у меня в этом отношении целый музей — все перебывали на ее плечах. Изо всех стран мира выписывал — все не подходило... Утром одену, весь день стоит благополучно, ночь пришла — к утру скелет голый, костюм на полу — некоторые, должно быть, особенно не приходились по вкусу, так даже в тряпки изорваны. Наконец, мне все это надоело до смерти; решил бросить и несколько ночей подряд проводить вне дома... Что же бы вы думали?.. Только, с вечера, надену шубу, запру мастерскую, спускаюсь по лестнице — она за мной. Не вижу ничего, а, знаете, этак слышу, как она костяными пятками, шаг за шагом отсчитывает ступени лестницы. Выбегу на улицу, как ошалелый, кричу: «Извозчик!» Все равно! Сяду, полость застегну и чувствую, что она тут же, рядом со мной, сидит и при каждом толчке зубами щелкает... Потерял сон, аппетит, портсигар, спичечницу, ну, да это пустяки!.. Провались ты, сгинь!.. Ну, Пастер, спасибо! Удружил подарком!.. Панихиду служил за упокой арабской души, молебны о здравии и избавлении от скорбей раба Божия Петра... ничего не помогает... И как-то раз пришел я в полное отчаяние, ощутил в себе прилив в высшей степени кощунственной храбрости... Сижу я ночью, глаз на глаз с моим кошмаром, да и говорю:

— Долго ли ты, наконец, меня будешь мучить?.. Отвечай же!

Скелет молчал и стоял неподвижно, уставив на меня свои глазные впадины.

— Я не шучу! — возвысил я голос, чувствуя, что мной овладевает неистовая злоба, даже бешенство.

Молчит скелет... и ни слова.

Вскочил я, да как схвачу его за воротник... Тряхнул раз, тряхнул другой... Опомнился... Самому даже совестно стало... Ну, будь это мужской остов — другое дело, а то ведь дама, может, даже из очень порядочного общества, неловко. Смотрю, а у нее по скулам, точно росинки алмазныя, слезы заискрились...

Жалко мне стало — совестно... Я сейчас к ручке:

— Mille pardon... простите... Нервы... сорок суток подряд не смыкал глаз...

— Спите! — вдруг раздался нежный, но повелительный голос, и холодный палец прикоснулся к моему воспаленному лбу.

Я, как подстреленный, упал навзничь на кушетку и моментально заснул, как убитый.

Долго ли спал, не помню, но когда Авдотья принесла мне чай и попыталась было стащить с меня сапоги для чистки, было уже совершенно светло. Первое, что меня поразило, это то, что на двух стульях, выдвинутых на середину мастерской, стояла какая-то зеленая картонка — громадного размера, знаете так вроде хорошего гроба... Подхожу, приподнимаю крышку и вижу совершенно новенький, прелестный венчальный костюм невесты — роскошное, белое, атласное платье, сильнейшее, умопомрачительное декольте, все отделано флердоранжем, газовая фата, с вышивками, головной убор, тоже из светлого флердоранжа, длинные белые перчатки на сорок восемь пуговиц, крошечные туфельки, и даже, в розовой бумажке, две подвенечные свечи... Сверх всего — незапечатанный конверт... Вынимаю бумагу, читаю: «Счет от мадам Эрнестин...» Пустой счет, очень даже дешевый: за материал 500 руб., работа 1,500, принадлежности — 200, остальные мелочи 1,300, всего... одним словом, пустяки...