Исаак Гольдберг - «Молитва Девы»

— Молитву Девы [2] «Молитва Девы» (пол. Modlitwa dziewicy) — фортепианная пьеса, написанная польской пианисткой и композитором Теклой Бондаржевской и впервые опубликованная в Варшаве в 1856 году. В конце XIX – начале XX века эта простенькая романтическая мелодия была очень популярна в Европе и в России. ?! — полувопросительно, полуутвердительно сказал он и взял первый аккорд.

Понеслись звуки этой игранной-переигранной мелодии, которую так любят играть институтки и старые девы, которую улица и шарманка обездушили и лишили всей ее прелести. Но в этих звуках давно знакомой и переставшей уже трогать нас мелодии здесь, под пальцами старика-тапера, что-то заискрилось новое. Какая-то неуловимая нотка прорезала низкие густые аккорды. Нотка, в которой почудилась нам и тоска — наша собственная, вот-вот ожившая тоска, и чьи-то слезы — не те, давно слышанные в этой мелодии слезы — а новые, идущие сверху, с небес. Кто-то большой и сильный плакал о ком-то, кому и тяжко, и страшно, и выхода нет,

Так нам показалось. Позже и Самуил признавался мне, что он именно так переживал эти несколько мгновений.

Но вот в музыку ворвались какие-то чуждые звуки.

Какой-то шум неожиданно и грубо нарушил гармонию.

В зале задвигали стульями, зазвенели каким-то серебряным звоном, громко заговорили, засмеялись.

Мы оглянулись. По широкой лестнице, ведущей из верхнего этажа, где помещалась гостиница, спускалась большая группа офицеров.

Впереди шел высокий генерал с пушистыми бакенбардами-усами, тщательно расчесанными в обе стороны. На шее у него тускло поблескивал темный с эмалью крест ордена.

Самуил тронул меня за руку. Я вздрогнул. Я вспомнил, я почувствовал всё, всё...

Это был он . Тот, кто властным и жестоким пришел сюда карать, наводить порядок. Впереди кого бежала стоустная молва, повествовавшая об ужасах, о крови...

Офицеры шумно расселись вокруг столиков, быстро заполнив весь сравнительно большой зал. Сразу загудело многолюдие вокруг, раскатился хохот. Оживленные, смеющиеся все сразу они и не заметили нас.

Звуки, ворвавшиеся с пришедшими в зал, оттолкнули куда-то музыку. Как-то потускнела она, точно надломил ее кто-то. И мы, до того времени так внимательно слушавшие старую песню, вдруг потеряли к ней всякий интерес.

Недалеко от нас за столик уселись двое — молодой высокий поручик и пожилой, какой-то усталый, судя по погонам, военный врач. Поручик что-то долго объяснял почтительно и оживленно перегнувшемуся пред ним лакею. Доктор равнодушно позевывал и кидал рассеянные взгляды по сторонам. Мельком взглянул он и в нашу сторону. Прищурил глаза и, вдруг оживившись, сделал какое-то движение губами. Потом перевел свой взгляд на старика-тапера.

Офицер, отпустив лакея, тоже взглянул на нас. Взгляды наши встретились. Он встрепенулся, поднял голову и раздул ноздри. Потом усмехнулся, поиграл пальцами по белой скатерти и вдруг, быстро поднявшись, пошел к музыканту. И, заглушая звуки музыки, громко, отчетливо приказал ему.

— Брось эту ерунду!... Играй матчиш!... матчиш!... — Старик, вздрогнув, оторвал на мгновение пальцы от клавиш и что-то ответил невнятно офицеру, продолжая играть теперь уже бесцветную, потерявшую свою душу, свой огонь мелодию.

— Я тебе говорю — брось! — гневно повторил поручик. Звуки разом оборвались. Замерли.

Врач лениво встал, подошел к поручику и, взяв его под руку, повел к столу.

— Плюньте... Стоить ли волноваться! — успокоительно сказал он ему и кинул быстрый и тревожный взгляд в нашу сторону.

Тогда неожиданно Самуил, у которого лицо побелело и руки начинали вздрагивать, звенящим голосом отчеканил:

— Молитву Девы... эту ерунду заказали мы и мы желаем дослушать ее до конца...

Поручик побагровел, вырвал свою руку из руки державшего его врача, сверкнул злым взглядом и тоже звенящим, полным угрозы голосом вызывающе бросил:

— Что-о?!.

И так на мгновение — долгое и жуткое мгновение мы все замерли, впившись взглядами один в другого...

Но запрыгали, забегали внезапно буйно веселые звуки, закружился рождающий темное волнение мотив, наполнив удалью своей и своей властью каждый уголок зала, заволновался вокруг нас, дразня и успокаивая нашу злобу, — и порвал долгое мгновение.

Поручик круто повернулся, по его губам проползла усмешка и он сел на свое место.

Быстро вплотную к нам подошел врач. Бледный, схватил он мою руку и свистящим шёпотом, в котором слышались и какая-то странная злоба, и неожиданная забота, забота о нас, заговорил:

— Что вы делаете?.. Уходите... я вам говорю — уходите. Что вы делаете?!.

И быстро же отошел от нас к своему спутнику, который насмешливо смотрел на нас, закинув ногу на ногу и нервно отбивая носком сапога такт гремевшего матчиша...

Мы молчали. Самуил тяжело дышал и упорно глядел на застывшее блюдо. Что он там видел?

Я машинально обернулся в сторону поручика и снова встретил его злобно-насмешливый взгляд.

У меня закружилась голова. Я встал. Сделал шаг вперед.

И в это же мгновенье врач, взглянув на меня испуганно и укоризненно, что-то сказал стоявшему поблизости от него лакею. Тот кивнул головой и быстро подошел к нам. Он стал прибирать на нашем столе. Тогда я очнулся, опустил руку в карман, нащупал там деньги и подал их человеку. И сказал Самуилу каким-то беззвучным, поразившим меня самого, голосом:

— Пойдем!..

Тот покорно поднялся с места. И мы пошли.

Мы проходили мимо врача и поручика. Последний вдруг подался вперед — точно хотел встать, пойти на нас, — но врач стремительно опередил его; встал и заслонил его, пропуская нас вперед.

И в серых, чужих мне глазах врача я увидел мгновенно вспыхнувшую мысль: большое сожаление и большой же упрек прочел я в них...

Медленно шли мы мимо столов, вокруг которых сидели офицеры. И они, заметив нас, вдруг пристальнее оглядывали, точно ощупывали с ног до головы, выжидали что-то, насторожившись, на миг забыв о еде.

Так же медленно прошли мы мимо стола, где сидел он — генерал с пушистыми усами-бакенами. Он тоже окинул нас ленивым сначала взглядом, потом слегка нахмурился, обернулся к сидевшему справа от него толстому полковнику и что-то сказал ему — что-то короткое и решительное.

Тот закивал головой, но улыбнулся и посмотрел на нас добродушными, пьяно-добродушными глазами. И ответил генералу что-то очень смешное. Такое смешное, что тот откинулся на спинку стула, захохотал, закашлялся, замахал руками...

В широком вестибюле, где швейцар медленно и важно подавал нам наше платье, нас догнал лакей. Взволнованно подошел он к нам вплотную и громко сказал:

— Вы позабыли сдачу!.. — и подал несколько серебряных монет. И, когда наклонялся, чтоб подать их Самуилу, то уже совсем тихо и торопливо добавил: