Алексей Тихонов - Девичье поле

Лина на минуту остановилась, лицо стало немного серьёзнее, и она более спокойным тоном сказала:

— To есть, собственно не повенчались, а подписали брачный контракт в мэрии. То есть — гражданский брак.

Это слово пронеслось по комнате, как дуновение холодного ветерка.

Бабушка задумчиво сказала:

— Вот сто!.. Не надует он Натку-то?

Анна Петровна промолчала, и только ещё внимательнее стала вглядываться в карточку.

Вопрос о гражданском браке Наташи оказался новостью и для Александры Петровны; спокойная, серьёзная, она спросила:

— А о венчании так ничего и не пишет? Не собираются?

Лина вдруг смутилась, вся покраснела, опустила глаза и потом, в досаде на своё внезапное смущение, поторопилась загладить его быстрым решительным ответом:

— Как же, как же!.. Собираются. Потом. Когда приедут в Россию.

— Ах, плиедуть! Ну, холосё, холосё! — одобрительно закачала головой бабушка. — Сто зе ты слязу не сказаля!

Лина посмотрела на бабушку и на мать не то виноватым, не то недоумевающим и в то же время немного лукавым взглядом. Не могла же она прямо говорить того, что писала ей теперь Наташа в ответ на её последнее письмо о Фадееве! Не могла она сказать, что Наташа верила в её будущую свадьбу с Соковниным, обещала приехать с мужем ко дню венчания сестры, и что её Анри, атеист, не желавший идти на компромисс венчания в Париже, где его все знали, сказал, что если русский венчальный обряд увлечёт его своей красотой, то и он встанет с Наташей под венец. Si c’est beau, nous ferons comme eux, [2] Если это красиво, то мы сделаем, как они. — были его слова.

— Когда же они приедут? — спросила Александра Петровна.

— Не знаю, — опять безотчётно смутившись, ответила Лина. И, сейчас же поправившись, сказала: — впрочем, да, она пишет, что они во всяком случае собираются приехать сюда зимой, проверить впечатления. А теперь они вместе едут на Альпы.

— Ведь этакая длянная, — проворчала бабушка, — могля бы и тёпел сюда плиехать. Ну, сто зе она есьцё-то писет.

Лина взглянула в письмо, чтоб сообразить, что из него ещё должно быть общим достоянием, и начала:

— Вот ещё о картинах своих пишет…

— Ну, кальтины, сто кальтины! Это потом. А цем они зить-то будут?

— Да это вот и зависит от картин, бабушка, — ответила Лина. — Они разбогатели.

— Да? — с серьёзным интересом спросила старуха.

— Да, бабушка. Вот она пишет, что в газетах есть подробности о том, как проданы их картины.

Лина взялась было за вырезки, но вошла Варя, чтоб накрывать на стол к обеду.

— Пойдёмте в гостиную, — предложила Александра Петровна.

В гостиной Лина, разбирая газетные вырезки и передавая их по одной для чтения и матери, и бабушке, и тётке, говорила:

— Наташа пишет, что успех картин огромный. Они с мужем ожидали его, но он вышел больше их ожиданий. Тут ещё вот что интересное пишет Наташа. Они с мужем, держали в большом секрете от всех, какие картины они пишут. Мастерская-то, в которой они вместе работали, была особо нанята на имя Наташи, и туда ни она ни Делоне не вводили никого из знакомых. Потом перед тем, как выставить картины, Делоне сам и предложил Наташе подписать брачный контракт. Но и этого, кроме свидетелей, никто из знакомых не знал до поры до времени.

— Сто это за секлеты такие, — недовольным тоном и покачивая головой, заметила Ирина Николаевна, — сто зе он, надуть её хотел сто ли? В таком деле секлет это всегда худо.

— Нет, бабушка, не так, — возразила Лина. — По-моему, напротив, тут все было очень хорошо. Он не хотел, чтоб их брак состоялся потом, как будто под влиянием уже признанного успеха Наташи. И вместе с тем он боялся, чтоб его имя как-нибудь косвенно не повлияло на её успех, если б знали, что она уже жена его. И художники, и критики, и публика, все увлеклись картинами снегов. Картины моря, зелени, пустыни, видите ли, всем уже надоели, а это оказалось новым, свежим. А снеговых картин, кроме Делоне и Наташи, были ещё только две, да и те плохие.

— Ну, сто зе, сляву Богу, слява Богу, — заговорила бабушка. — Давай Бог, если только Натка не влёт. — И опять с сомнением покачав головой, она спросила: — Да неузто зе в самом деле Наткина кальтина люцьсе всех в Пализе?

— Вот тут есть о ней в газетах. Да, большие похвалы, — сказала тётя Анна Петровна, уже начавшая просматривать и рецензии-вырезки в то время, как прислушивалась к рассказу Лины.

Теперь и бабушка надела очки и стала читать.

А Лина сказала:

— Да, я забыла, ведь Наташа пишет ещё, что она на днях вышлет большие фотографические снимки с своих картин. И натуральные и подкрашенные акварелью.

— Н-но? — протянула бабушка свою обычную ноту удивления. И добавила: — Ну, посмотлим, посмотлим…

Разговор на время прекратился, все углубились в чтение.

И всем хотелось прочесть каждую статейку самостоятельно, а не вслух, хотелось видеть каждую букву, вникнуть в смысл каждого слова. Прочтя, передавали друг другу.

Вырезок было много: не только распространённые газеты, но и всякие, даже незначительные, всех лагерей и оттенков, — а где только не пишут о выставках, — даже некоторые провинциальные, все были налицо; были вырезки и из ежемесячных revues и даже из юмористических листков. Наташе, видимо, хотелось собрать все, все вместе; быть может, даже с затаённой мыслью сохранить для самой себя, в России, в надёжных руках матери или сестры, как семейную реликвию, эти печатные свидетельства о её первом большом художественном успехе.

— Как они ныне непонятно писют по-флянцузски, — огорчённо сказала бабушка. — Половину не понимаю. Ну-ка, Лина, сто это вот знацит?

Лина подошла к бабушке, взяла из её рук рецензию, посмотрела и объяснила смысл непонятной фразы, но сказала, что тут есть какое-то очевидно техническое слово из области живописи, которого и она не знает. Непонятным оказалось оно и для Александры Петровны и для тёти; но это было и не важно; общий смысл статей — похвалы — действовал на всех одинаково радостно.

Варя доложила, что обед подан. Пошли в столовую, но чтение вырезок продолжалось и за столом. Лина сообщила ещё подробности из письма Наташи: картина Делоне куплена в Люксембургский музей, а её — все четыре — в галерею какого-то американского миллиардера.

Затянувшийся от чтения обед кончился, когда все было прочитано.

— Ну, слява Богу! Давай Бог Натке сцястья. Посмотлеть бы хоть на неё тепель, на сцястливую-то, — говорила бабушка, поднимаясь из-за стола, чтобы идти в свою комнату. — Пойду вот хоть на польтлет мой поглязю, да, Натку мою длянную вспомню. Тепель, поди-ка, она и забудет обо мне. А я вот возьму, да в Палис к ней и покацю. Ну, до свидания, милие мои. Пойду-ка, не плиснится ли мне Палис-то.

И, тихонько постукивая палкой, она ушла.