Георгий Яблочков - Рассказы

— Так как же, братцы? — говорил, сверкая глазами Степан. — Айда, что ли? Попробуем нашего счастья? А?

— Да что же!.. — ответил Макар. — Попробовать надо. Отчего не попробовать. Может, и выйдет что. Только когда?

Июньское солнце лило горячие лучи на спины тесно сдвинувшихся мужиков. Тёмные ели задумались, побелев от жары, стволы сосен вверху пылали, как красные свечи, прозрачным золотом отливали листья нагнувшейся над ручейком молодой ольхи. В сонной тишине чуть слышно журчала вода, в глубине оврага уютно позванивали бубенцы пасущихся лошадей, и в рдеющей под солнцем траве деловито пилили кузнечики.

Через полчаса трое мужиков, покончив разговор, выбрались из оврага и разными дорогами направились по домам.

Степан поднялся из оврага в поле и быстро пошёл по тропинке через ржаное поле. Шёл он, размахивая руками, весь подавшись вперёд, и уже по походке можно было видеть, что это человек пылкий, увлекающийся и нервный. Колокольцем его прозвали во время революции, когда, выставив вперёд тощую бородёнку, бледный и со сверкающими глазами, он носился по всем окрестным деревням, без умолку сыпля словами. Его голос подходил к прозвищу — высокий и однотонный, так что от него звенело в ушах.

Алексей пошёл в другую сторону — в соседнюю деревню Косливое, проведать выданную туда замуж сестру, а Макар остался один. Прямо перед ним лежала на большой дороге деревня Кузьмино. Щетинясь соломенными крышами, скирдами и овинами, она улиткой ползла к реке и кончалась часовней, выстроенной на обрыве, на самом берегу.

Сами собой глаза Макара отыскивали то место, где стояла изба Лаптевых. Её можно было узнать по самой высокой в деревне берёзе. Мысли о кладе сразу точно ветром выдуло из головы, и медленными шагами, как человек, которому нечего ждать впереди, Макар побрёл по тропинке через паровое поле вдоль крутого берега реки.

Неподалёку от деревни была усадьба — большой двор с крепкими службами по бокам, и в глубине серый, с зеленой крышей дом. Посредине двора, на кресле с колёсиками, сидел как раз сам барин, помещик Голубев, о котором говорил Степан. Во время революции его разбил паралич, и с тех пор его возили в кресле, из которого важно торчала круглая, как тыква, голова. Рядом с креслом стояли старая барыня, дочка-барышня с двумя собачками, управляющий, кухарка Авдотья, горничная и кучер. Все с почтением смотрели, как барин чесал палкой за ушами двум толстым заграничным свиньям, которые похрюкивали над корытом. Когда проходил Макар, барин выжидательно и строго повернул к нему свои седые усы.

Но Макар не поклонился. Отвернув голову, он ускорил шаги и за садом, протянувшимся между усадьбой и часовней, спустился по крутой тропинке вниз, прямо к землянке перевозчика. Ещё сверху услышал он громкие голоса и узнал один из них: разговаривал Михайла Лаптев, отец Гришки, мужа Варвары. А голос у него был такой, что его можно было слышать с той стороны реки.

Макару не хотелось встречаться с Михайлой. Обогнув сзади избушку, прямо по косогору он вышел к берегу и взял вправо по большой дороге, спускавшейся оврагом из деревни. Голоса замолкли, и Макар оглянулся назад. На лавочке перед землянкой сидели Михайла Лаптев, его сын Гришка, известный в деревне под прозвищем «сопляк», работник Яков из усадьбы, сам перевозчик Матвей и ещё один мужичок, пьяница и милый человек, которого в деревне называли просто Вася. Все упорно глядели Макару вслед, — разговор шёл как раз о нём.

С неприятным чувством Макар поднялся по дороге вверх до своей кузницы, миновав её, взошёл совсем на гору и сел на бревне около часовни. Наискосок сзади него, направо самая крайняя по тому порядку, который раструбом побежал по высокому берегу реки, стояла его изба. Но Макар даже не оглянулся на неё, а понурившись, смотрел на реку.

Направо от перевоза купались ребятишки, быстро плавали блестящие головы, слышались визг и шлепки по воде. На том берегу, скучно жарясь на солнце, желтели пески; дальше за гривой прохладно сверкало осочистое озерко, по берегу которого бежала большая дорога, а направо и налево к самой воде подступал лес. Он начинался ольшаником и ивняком, переходил в осинник и березняк и, то расступаясь перед полянками и лугами, то надвигаясь на самые пески, зубцами поднимался к горизонту.

В этом лесу, влево, может быть, как раз там, где тёмная синева переходила в голубой туман, лежало озеро, около которого был закопан клад. Макар неожиданно вспомнил о нем. Золото, переливаясь, блеснуло перед его глазами, и ему стало сразу легче на душе.

— Макарушка! — окликнул его голос, и на бревно опустился Вася, которого он видел внизу. — Что, словно ворона на сухару расселся да смотришь? Аль тоска заела?

— Так, — уклончиво ответил Макар. — Дело праздничное. Сижу да на реку гляжу.

— Верно, друг, праздничное! — весело говорил Вася. — Только плохие нам с тобой праздники. Одно, видно, у нас горе, хоть и наоборот выходит. Ты бабу бьёшь, а меня баба бьёт… Слушай, друг, одолжи гривенник. Смерть выпить хочется. Завтра, ей-ей, отдам.

Макар молча вытащил из кармана кисет, отгрёб табак и вынул из завязанного узла гривенник.

— Вот спасибо, милая душа! — обрадовался Вася. — Уж такое ли-то спасибо, что и сказать нельзя. Сейчас, значит, прямым манером к Фёкле и — шкалик. А то думал-думал, что бы у Хамы скрасть, ничего не вышло. Хотел было платок у стервы стянуть, да увидала, чуть кочергой не убила.

— О чем внизу говорили? — небрежно спросил Макар, свёртывая себе крючок.

— Внизу? — остановился Вася. — Вот, брат, чуть-чуть не забыл. Нарочно и пошёл-то к тебе, чтобы сказать, а вдруг из башки выскочило. О тебе, Макар, говорили. Так-то на тебя Михайла Лаптев зол, что и сказать нельзя. С Яковом говорили, с работником. Ребра, говорят, ему переломать надо. Из-за Варвары там, не разобрал только я. Шёл берегом, вижу — сидят, подсел, а всего не понял. Шибко, брат, серчают. Видели тебя будто с Варварой где-то. Погоди, друг, после скажу. Вон Хамка-стерва сюда валит. Не иначе, как меня ищет.

Вася быстро отпрыгнул от бревна и, согнувшись, побежал к часовне, чтобы оттуда сквозь крапиву, лебеду и мусор спуститься прямиком снова к реке, а Макар поднялся и повернул к деревне.

— Видели, стало быть, с Варварой!..

По улице навстречу ему шла огромная, грязная баба с рябым лицом и с оскаленным, как у злой собаки, ртом. Это была Марья, жена Васи, которую за сварливость и необыкновенную способность ругаться вся деревня прозывала странным именем Хамы. Поравнявшись с Макаром, она сиплым басом крикнула ему:

— Где пьяница-то мой? Ушёл, что ли?

— Не знаю, — коротко ответил Макар и направился к избе Степана, стоявшей на другом конце деревни.

— Знаю я вас, сволочей, потатчиков, пьяниц! Погибели на вас, анафем, нету! — гремел сзади него сердитый голос, но Макар даже не слышал этого. Так захватили его снова мысли о кладе.