Николай Ашешов - Раны любви

Много, много видел уже их Беженцев. Много перечувствовал, но еще больше изучил. Сейчас на сердце пришла новая полоса. Повеяло холодком. Перестали нравиться все красивые, манящие, обещающие женщины… Перестали волновать острые искры влюбляющихся глаз. Вспышки стыдливого румянца, за которым так бесстыдно таилась жгучая страсть. Неожиданные зовы случайно встретившейся души, искавшей в мгновенье ощущений вечности.

Все это пережито, изжито, — несмотря на молодость. Усталое сердце вносит в память только холодные наблюдения. Отмечает их, регистрирует. У жизни берется художественный материал. И богатая жизнь не скупится и посылает талантливому писателю, точно из рога изобилия, и красивые образы, и красивые, нужные краски.

Усердно работая, он, в минуты отдыха, благодарил свое прошлое за то, что оно было таким многообразным и многокрасочным. Благодарил всех, кто давал ему радости и муки. Благодарил трагедии своего сердца и вечную печаль своей души…

Все хорошо. Все для счастья людей. Все для творчества — единственно верной и прочной радости жизни.

И к Ольге поэтому Беженцев подошел холодно и настороженно. Он будет только изучать эту женщину с небесными глазами. Проникнет, точно ножом оператора, в ее душу, вскроет ее сердце и, как поэт, воспоет ее лучезарную красоту. Он — признанный талант и поэт души современной женщины…

Но Ольга Дмитриевна замкнулась сразу. Инстинктом женщины она тотчас распознала эту искусственную остроту взгляда Беженцева, эти постоянные наводящие вопросы, щегольство софизмами и парадоксами, чтобы вызвать на откровенный спор, который так легко обнажает душу.

И, замкнувшись сразу, она дразнила нетерпение Беженцева и заставляла его страдать своей неуловимостью.

Никогда с ним этого не бывало до сих пор. Он шел смело и открыто навстречу своим победам. Женщин он знал. Какой-то автоматической работой мозга он умел менять все свои «системы» и «методы» в отношениях к женщинам, и много ли душ осталось нераскрытыми пред ним? Мало ли в его дневниках записано признаний и исповедей, которые давали ему канву для таких блестящих психологических романов.

А эта женщина стоит пред ним загадкой. Прекрасной, но слишком строгой. Интересной, но слишком недоступной. И нет на ее лице тех теней скорби, которые так легко уловить у большинства женщин и которые, точно ключом, раскрывали потом ее сердце, если только умело подойти к нему.

И ни разу Беженцеву не удавалось остаться с Ольгой наедине. Очень просто и тактично она устраняла ненужный ей «tête â tête», и Беженцеву приходилось удивляться той грациозной ловкости, точно у кошечки, с какой она обманывала его ожидания.

На сердце у него все же было холодно. Влекло Беженцева к этой женщине. Но влекло не как к женщине, а как к тайне, еще неузнанной, но большой и значительной. Как к тайне которая драгоценнее разгаданного.

И вот сегодня последняя ставка.

Беженцев отлично знает, как помогает в таких положениях шампанское. Он ловил себя даже на циничных признаниях, он — совсем не циник, а только искатель художественного материала в жизни.

И сегодняшняя пирушка в загородном ресторане явилась результатом его настойчивых и страстных усилий, пред которыми уступила и Ольга. Беженцев убедил ехать за город на тройках и обещал Курчениновым очень интересовавший их «трюк»: на заданную тему сымпровизировать небольшую новеллу под аккомпанемент любого романса цыганского хора.

Смутно отдавал себе отчет в своем обещании Беженцев. Но, как отчаянный и зарвавшийся азартный игрок, он шел «ва-банк» во имя только одной, вечно оправдывавшейся для него истины, что — «счастье за смелым».

Но пирушка клеилась плохо. Было мало их — трое всего. И было так добродетельно и скучно. И вино мало туманило головы. И музыка не подымала настроения. И женщины на этом рынке женского тела не дразнили, не манили, не заставляли ощущать эту сладостную жуть открыто продававшихся возможностей минутного счастья.

Беженцев злился на себя, на Ольгу, на этого простоватого вахлака Петрушу, которому везло удивительно в жизни, при полной его бездарности. Везло в адвокатской практике. Везло в любви. Везло в семейной жизни.

И Беженцев, по своему обыкновению, взял себя в руки, настроил свои мысли на другой лад. Как упругой пружиной, он придавил в мозгу все ощущения данной минуты и заставил себя унестись в те предтворческие сферы, когда ум напряженно работает в поисках красивых художественных созвучий и новых реальных наитий.

И это ему удалось.

Так отчетливо, так ясно теперь все стало.

Новая тема… Новое настроение.

На рынок любви судьба выбросила юную чистую душу, вложенную в юное прекрасное тело. Тело было продано. Осталась чистая душа. Она тоскует на рынке любви. Среди музыки, смеха, веселья, красивого, но постоянного опьянения, тоскует красивая, юная душа, и каждый миг жизни ее есть вечное страдание. Но душа не умирает. В ней живет одно светлое начало. Не надежда, не порывы, не вера. Живет в ней красота.

А красота бессмертна. Ничто не может ее уничтожить, растоптать, обратить в прах.

И в юной душе, как в храме красоты, каждый день жизнь поет свои победные гимны.

И, как Мария Магдалина, как Мария Египетская, юная красавица на рынке женского тела продававшаяся, отдававшаяся и растленная, все же бережет в себе божественное начало жизни. И побеждает.

Голос Ольги вывел его из сладкого раздумья.

И проснулась жизнь. Проснулись забытые мгновенья. Проснулась та тягостная забота, которая легла почему-то на плечи Беженцева.

И, почти злой, Беженцев встал. Ему было досадно на себя. Зачем он читал эти стихи такой большой интимной красоты?

— Извиняюсь. Моя Аннабель Ли все же очень далеко отсюда. А ведь мы условились сегодня дурачиться и веселиться. Пойдем в отдельный кабинет.

Ольга искренно засмеялась. Ему было неприятно от этого смеха. Чуткая душа могла бы понять, что с ним было только что. Стоит ли вообще возиться с этой женщиной, у которой только незаурядна выдержка, но зато заурядно все остальное? И как будет потом противно убедиться в этом!..

Ольга смеялась.

— Что с вами? — спросил Беженцев.

— Жизнь всегда выше творчества, — отвечала уже серьезно Ольга. И на ее загадочном лице Беженцев точно прочитал, что она знает все и смеется над его мнимыми муками и над его тщеславным самолюбием искателя-мужчины…

А Ольга, снова оживившись, начала торопить всех переходить в кабинет.

В дверях кабинета она остановилась, точно поджидая Беженцева.

— Узнаю ли я вас когда-нибудь? — спросил он, быстро подходя и искоса посматривая на стол, за которым оставался еще Курченинов, расплачивавшийся по счету.