Николай Каразин - Погоня за наживой

— Коли очень барахтаться кто будет, ну, с тем покончат; а то им в полон таскать много прибыльнее!

— Я думаю, легче умереть, чем к ним попасться?

— Что так? От них уйти можно. Оно точно, что спервоначалу трудно, а потом обтерпишься и ничего; я два раза был у них в полону!

— Не может быть!

— Да, два раза, — спокойно говорил старый казак. — Раз еще мальчиком, по девятому году; ну, тогда был недолго. С отцом это я попался, — отец покойник тоже ходил в степь с волами; возили крупу, муку и еще кое-что по торговой части. Был у отца приятель, купец-бухарец Саид-ходжа; узнал это он о нашей беде и у хана хлопотал через муллу ихнего, самого важного; нас с отцом и выкупили. А второй раз... Тс!..

Из чащи донесся резкий свисток; сторожевой на паровике щелкнул курком своего ружья.

Луна поднялась уже довольно высоко, и солонцеватая степь за саксаулом белелась, словно покрытая снегом; там, тихим шагом, ехал всадник на вороной лошади и вел другую в поводу. Всадник, по-видимому, даже и не замечал лагеря, хотя ехал от него не более, как в трехстах шагах.

— Что за дьявол? — пожал плечами Ефим Мякенький, выглядывая из-за воза. — Погоди, Егор...

Он остановил сторожевого казака, который было прицелился в проезжающего.

Всадник остановился и повернулся лицом к повозкам. Он стоял несколько минут в таком положении и, казалось, не решался, подъезжать ли ему к обозу или нет. Наконец, он решился и тронул вперед своих лошадей.

— Кого Бог посылает? — окликнул старик, когда всадник подъехал ближе.

Ефим окликнул по-киргизски.

— Свой... торговый человек. Еду в Казалу, — отвечал всадник по-русски. — Что стоите на дороге?

— А то, что и тебе советуем остановиться, коли бережешь свою голову! — говорил Прокоп, неожиданно поднявшись почти около самого всадника.

Вороные кони шарахнулись, так неожиданно увидев белую фигуру, словно из-под земли вынырнувшую.

— В степи, что ли, нечисто? — спрашивал проезжий.

— У могил барантачи; на нас нападали, да мы отбились!

— Ну, так я с вами переночую, коли пустите!

— Милости просим, коли добрый человек! — произнес старик.

— А коли худой, — подозрительно взглянул Прокоп, — так у нас тоже глаза есть, не бойсь, не проглядим!

— Экий ты неласковый! — усмехнулся всадник, слезая с лошади.

— Не могу припомнить, а голос положительно знакомый! — шепнул Симсон старому казаку.

— Устал я страсть и спать хочется! — говорил незнакомец, убирая лошадей и привязывая их к дышлу повозки.

— Ужинать будешь?

— Поем, коли дадите. И долго ли это стоите таким манером?

— Вот уж целые сутки... Издали их заметили, а то бы на дороге влопались...

— Кони у тебя хороши больно! — заметил Прокоп.

— Ничего, годятся. Это у вас лапша?

— С бараниной; вот на, возьми ложку!

— А что, теперь с нами поедете? — обратился Эдуард Симсон к гостю.

— Да, уж придется, в обществе все веселее и не опасно!

— И нам выгодно, хорошо вооруженный человек не будет лишним!

— Слышь ты, батько, пойди сюда, — толкнул в бок отца молодой казак, — дело есть!

— Что там еще? — лениво поднялся Ефим.

— Там в возу колесо. Да пойди сам, погляди!

Отец с сыном отошли к одному из возов.

— Ну, что ты?

— Да что, больно у меня сердце не лежит к этому! — Он кивнул в ту сторону, где сидел гость и с аппетитом ел лапшу из большой деревянной чашки. — Как бы худа какого не было, — кто его знает? Едет один, ровно волк; к нам вот подъехал совсем не по дороге, невесть откуда. Может, он одной масти с теми...

— Поглядим — увидим; не гнать же его теперь!

— Гнать не следует, а я бы его скрутил да и шабаш!

— Поспеем, коли надо будет; нас много, — он один!

— Не могу припомнить, где это я вас видел? — говорил громко Симсон, обращаясь к соседу.

— Не встречался я с вами никогда, — у меня память хорошая, — это верно! — отвечал тот.

— Может быть, но ваш голос... голос...

— Сходство всякое бывает... Ко сну так клонит, что страсть. Лошадей своих напою ужо с рассветом!

— Вот вам ковер, если хотите!

— Благодарю покорно. Спокойной ночи!

— Ты, батько, ложись, а я не лягу — сна нету! — говорил Прокоп.

— Что ж, посторожи — дело хорошее!

Старик снял шапку, повернулся лицом к востоку и начал молиться. Набожно склонилась на грудь седая, усатая голова, рука размашисто, отчетливо переходила от лба на живот, с одного плеча на другое. Казак был старовер и крестился всей ладонью.

Тяжело дышали, сопели и пережевывали корм лежащие тесной кучей волы. Под телегами слышался тихий говор погонщиков; гость давно уже храпел, беспечно свернувшись под своим одеялом; улегся и старик, кряхтя и почесываясь; не спал только сторож на паровике, Эдуард Симсон, ходивший по вагенбургу в каком-то ажитированном состоянии, и казак Прокоп, подозрительно поглядывавший на вороных лошадей, спокойно стоявших у дышла.

Луна стояла высоко, почти над самой головой, и обливала сонную степь своим серебристым светом. Кругом было спокойно и тихо, но в этой тишине невольно чуялось что-то недоброе, сжимавшее сердце англичанина и отразившееся даже на состоянии духа всех погонщиков. Все спали, что называется, одним глазом и готовы были вскочить и взяться за оружие при малейшем намеке на опасность.

Когда рассвело, Прокоп еще раз сделал разведку в ту сторону, где стояли гробницы «Девлет-Яр». В степи никого не было видно; приглядывался-приглядывался казак вдаль — ничего подозрительного. «Что за дьявол, неужели ушли? — подумал Прокоп и подъехал ближе. — Золу издалека видно, помет конский виден; вон то самое место, где стояли их кони. Не в гробницы ли забрались? Так нет, лошадей много, — шутка ли; штук полсотни! — всех в мазарку не попрячешь. Должно быть, и в самом деле ушли».

Еще ближе подъехал, на курган взобрался, обогнул кругом — никого. А отсюда далеко видно кругом — место высокое, выше нет во всей этой степи. Вон их воза стоят, вон даже волов можно разглядеть; поят их, должно быть, ребята: все у колодца столпились. Вон и это чудище — паровик стоит. «Да, ушли... в ночь ушли. Это перед вечером они последнюю попытку делали», — окончательно решил Прокоп и поехал рысью к вагенбургу.

Не успел он подъехать к зарослям, как услышал, что в лагере какая-то суматоха. Погнал коня казак, вскачь пошел по чаще, раздвигая кусты грудью своего саврасого.

Столпились все погонщики в кучу, в середине круг оставили, в кругу стоит кто-то; все наперерыв его расспрашивают; громче всех слышны голоса англичанина и того «гуся», что на вороных приехал.

Голый, в одних только совершенно изодранных штанах, с окровавленными боками, то всхлипывая, словно плача, то хрипло смеясь, стоял киргиз Мосол, попавшийся было в плен к барантачам. Он рассказывал историю своего освобождения.