Николай Каразин - Погоня за наживой

Вот такой-то переводчик и приехал на рассвете на станцию и, пригревшись под теплой шинелью военного покроя, зевал и потягивался, лежа в своем тарантасе.

Конвойные казаки вываживали усталых, замыленных лошадей, станционные казаки возились у огня, кипятя для приезжего воду; урядник, — он же и временный смотритель почтовой станции, — почтительно стоял у подножки экипажа, неловко приложив кисть правой руки к надорванному козырьку своей фуражки.

— Кто такие? — слышался из тарантаса охрипший от сна и выпивки голос.

— А не можем знать, говорят, купцы!

— Гм, из Оренбурга, что ли?

— Не сказывали!

— Что же, раньше генерала, что ли, выехали или обогнали где на пути?

— Из степи приехали, не по тракту; на вольных!

— Что за черт! Где же они теперь?

— Там, с епутатами у колодцев; прикажете позвать?

— Позови...

— Эй, Миронов, беги к колодцам, скажи купцам: начальник, мол, требует, чтобы живо!

Один из казаков побежал к колодцам.

— Гм, что-то подозрительно, что такие за купцы?

— Одежда немецкая, с лица словно как не из простых...

— Помыться приготовь...

— Пожалуйте-с!

Худенькая черномазая фигура, с азиатским типом лица, с заспанными, оплывшими глазами, прорезанными несколько наискось, в форменном грязном кителе с обер-офицерскими погонами и в шароварах туземного покроя, приподнялась в тарантасе, осмотрелась и занесла ногу через облучок, ощупывая экипажную ступеньку.

— Подмести хорошенько вокруг кибиток; золу убрать! Это что там за падаль валяется? Оттащить подальше, чтобы не видно было! — распоряжался переводчик, сидя на облучке. — Баулин, чай завари, водку достань из погребца...

Распоряжения черномазого человечка исполнялись быстро.

— К полудню районный начальник приедет генерала встречать. Сам генерал к ночи быть должен, по нашему расчету. Там ковры привезены; постлать их в желомейке и стулья поставить складные. Да что же купцы не идут?

— Миронов, что ж ты: что же купцы? — засуетился урядник, заметив вернувшегося посыльного.

— Да не идут! — замялся тот.

— Как не идут? — кинулся на него переводчик.

— Так точно; говорят, нам нужды нет никакой, а коли ему нужно, пусть сам придет!

— Гм... Так и сказали?

— В самый раз!

«Подозрительно... купцы ли?» — подумал переводчик; у него уже начали созревать кое-какие соображения.

— Вся орда сюда валит, ваше благородие!

— А ну, хорошо, хорошо... шапку подай из тарантаса... шапка моя где? Погляди, там, должно быть, завалилась...

Он занял место на ковре, разостланном перед входом в желомейку, и важно развалился, приготовясь встретить подходящую толпу.

Яркими, цветными пятнами рисовались халаты представителей на бледно-желтом фоне песков. Этот красивый контраст еще более усиливался от сравнения со скромной, серенькой одеждой казаков. Верхушки вышитых золотом, высоких, остроконечных шапок, широкие галуны и шитье халатов сверкали и искрились, залитые лучами восходящего солнца, суровые лица смотрели важно. Киргизы шли, не торопясь, спокойной, степенной походкой, и, подойдя шагов на десять к желомейке, поклонились, положив руки на желудок, произнесли короткое приветствие и сели.

— А, здорово, знакомые все! — весело говорил переводчик. — Ну что, пришлось ждать долго? Что делать, служба. Я вот тоже жду; ну, да сегодня вечером приедет. Эй, там, пошлите казаков бурьяну и колючки нарвать по барханам побольше, чтобы было чем огонь поддержать; неравно подъедет к ночи, чтобы светло было...

— Да ты вот пять часов ждать будешь, а нас пять дней заставил. Все мы должны были бросить... — начал Ибрагим-бай.

— Что?.. Еще скажи спасибо, что только пять. За месяц притяну — все ждать будете...

— Твоя сила!

— То-то моя. Заранее не собрать вас, так потом, когда надо, никого не разыщешь. У тебя сорок кибиток перекочевали к хивинцам, на ту сторону. Чего смотрел?

— А я что могу сделать? — оправдывался старик Измаил-бай. — Наш народ все равно, что птицы: где ему лучше, туда и идут!

— А ты за всех платить будешь. Эту подать на остальных разложу; так и скажи!

— И остальные, пожалуй, уйдут!

— Да ты что-то разговаривать стал много! Я ведь кое-что слышал. Гляди, старый, несдобровать тебе... пришлем казаков в аулы — хуже будет!

— Твоя сила! — лаконично ответил и этот.

— За верблюдов кто в крепость присылал деньги спрашивать? — пытливо посмотрел переводчик прямо в глаза ученого Ахмата.

— Я не от себя, я за своих не требую, другие с меня спрашивают. Ты, говорят, собирал с нас верблюдов казенную крупу перевозить... ты и поди, получай деньги...

— Я им такие деньги заплачу!.. Прошлогоднего захотели? — намекнул переводчик на какое-то событие.

— Сохрани и помилуй Аллах!

— Да вот еще что; из какого это аула... э... гм...

Переводчик замялся; он заметил Ледоколова и Бурченко, подходящих к общей группе.

— Эти? — шепнул он уряднику.

— Они самые! — ответил тот, также шепотом.

— Э, здравствуйте, господа! — раскланялся переводчик, не меняя позы. — Мое почтение...

Ледоколов и Бурченко приподняли фуражки.

— Позвольте отрекомендоваться: переводчик районного начальника, хорунжий Маслак-Бутузов!

Наши приятели назвали свои фамилии.

— Очень приятно. По своим делам едете или имеете какое поручение?

— По своим!

— Интересную страну посетить вздумали; впрочем, с вами, если не ошибаюсь, имел уже случай встречаться в этом крае?

Хорунжий Маслак-Бутузов обратился к Бурченко.

— Да, я уже здесь бывал; может, и виделись где... Генерала поджидаете? Встречу на рубеже, так сказать, устраиваете? Это хорошо!

— Представители туземного населения заявили свое желание видеть его превосходительство. Вот за сколько верст собрались, руководимые единственно... Народ, знаете, признательный, чувствуют... Чаем позвольте просить...

— Благодарю вас, пили, а впрочем...

Все трое уселись на ковре. Казак-уралец приготовлял посуду; туземцы сидели поодаль, полукругом, и молча наблюдали за русскими. Казаки возились, приводя в порядок поблизости станционных кибиток... Синеватые тени в лощинах исчезали мало-помалу, по мере того, как выше и выше подымалось солнце. Начинало сильно припекать. Вся компания перебралась под спасительную тень желомейки.

Было далеко за полдень. Жара стояла невыносимая. Шестерик казачьих лошадей, дружно натянув веревочные постромки и уносы, тащил по глубокому, сыпучему песку тяжелый дормез, сверкавший на солнце своими стеклами. Впереди тихонько, чуть-чуть рысцой, шел небольшой казачий конвой; на длинной палке у одного из рыжебородых уральцев трепался красный значок с вышитым наискось белым крестом; казачий офицер, а за ним трубач на прихрамывающей серой лошади ехали у самой дверцы дормеза. В экипаже полулежал старик с седыми усами, в белой фуражке с большим козырьком, и дремал над какой-то немецкой книгой; на передней лавочке сидел молодой офицер-адъютант; судя по его слипающимся глазам и конвульсивной зевоте, от которой он, впрочем, удерживался, его одолевала самая сильная сонливость, но он боролся с ней довольно успешно и ограничивался только тем, что почтительно клевал носом.