Николай Каразин - Погоня за наживой

— Там уже подряжены киргизы везти до Казалы на верблюдах; а там по Сыр-Дарье на пароходе. В первых числах сентября должны быть на месте!

— Должно быть, богатый человек этот господин Лопатин?

— Не знаю; я с ним незнаком вовсе; нанят я по переписке, через наше агентство; должен доставить машины, установить их на месте, а затем, ежели не захочу оставаться у него на службе, обратный проезд мне гарантирован. Деньги, впрочем, господин Лопатин пока платит очень хорошо!

— Извините, если я позволю вас перебить...

Господин в гороховом пальто пододвинул свой стул поближе.

— Так как я сам оттуда, и мне господин Лопатин весьма известен...

— Вы из Ташкента?

— Так точно... Позвольте представиться: Сладков, Филипп Петрович!

— Эдуард Симсон! — приподнялся со стула господин с иностранным акцентом.

— Весьма любопытная сторона! — произнес капитанский помощник.

— Еще бы-с! — с некоторым умилением произнес Сладков, Филипп Петрович.

— Так вы господина Лопатина хорошо знаете? — спросил Эдуард Симсон.

— Господи Боже мой! Да вы спросите, кто из тамошних его не знает? Мальчишка какой-нибудь, сартенок, от земли не видать, а спросите его: где живет Иван Илларионович? Сейчас, бестия, вас за полу и к самим воротам ихнего дома предоставит. Человек оборотистый, торговый; деловой человек, голова!

— С капиталом? — полюбопытствовал капитанский помощник.

— Сила, а со временем миллионами будет ворочать!

Сладков совсем пододвинулся к столу и даже перенес с собой тарелку с ветчиной. Трактирный мальчик переставил полынную по соседству с английской-померанцевой.

— Ну, да и край же, я вам доложу, золотой край для всяких торговых предприятий; то есть, за что ни возьмись, и ежели при этом еще деньги — ффа! Все это внове, нетронутое, запускай руки по самые локти, греби знай... ну, да вот вы сами увидите...

— Меня, признаться, это все очень интересует!

— Ну, понятно. Тут вам навстречу еще выслан от Ивана Илларионовича Катушкин, не видались еще?

— А вы знаете и господина Катушкина?

— Ивана Демьяныча то? Ха, ха... Еще бы, — друзья: водой не разольешь. Бывало, вместе...

— Вот не едет что-то. Должен был еще вчера быть в Самаре, — нет; что-нибудь задержало, видно, в дороге!

— Ничего-с, это случается; настоящих почтовых трактов нет пока, то есть, они и есть, но, знаете, еще в таком сыром виде.

— А этот Катушкин с транспортом тоже пойдет через степи?

— Не знаю; наем киргизов в «Уральском» и расчет с казаками, что взяли доставку до «Уральского», поручены ему!

— Так-с; человек бывалый: он все это знает!

— Прикажете? — Эдуард Симсон поднес Сладкову портсигар из желтой кожи.

— Сигарочку-с? Позвольте-с. Много-с у вас грузу, много-с!

— Да, порядочно; особенно этот паровик. На пристанях у вас все как-то не приспособлено!

— Ну, а эти вот, что в рогожах... досками обделаны?

— Это новая машина для размотки шелка, тоже с паровым приводом; очень полезное применение!

— До всего доходит человек! — еще раз умилился Филипп Петрович. — Ящики вот опять у вас, штук двести будет; ну те не так чтоб тяжелы!

— Это товары: галантерейный и ткани — не по моей части; при них особо есть приказчик!

— В одном караване пойдете или порознь?

— В одном, если паровик не очень затруднять будет!

— И прекрасно сделаете; верьте моей опытности: исходил я эту степь вдоль и поперек, знаю я ее, все одно вот как свои ладони! — Сладков вытянул обе руки ладонями кверху. — Да-с, самое лучшее не разбиваться: несколькими днями позже, за то вернее!

— Впрочем, это будет зависеть от господина Катушкина!

— Еще-бы: «Катушкин туда, Катушкин сюда» — доверенное лицо, первый агент у Ивана Илларионовича!

— Я слышал, — начал капитанский помощник, — что у вас в степи не совсем покойно нынче?

— Пустяки-с, «косоглазые» пошаливают, однако, все это при должных мерах, одни пустые страхи!

— Но однако? — вставил Эдуард Симсон.

— Мне ли не знать... Весьма-с, весьма-с приятно познакомиться; позвольте для такого случая бутылочку «тенерифцу», а то шипучего. Эй, мальчик!

— Кроме водки и пива ничего...

— И прекрасно... Любезный, портеру лекоковского четыре бутылки! — скомандовал Филипп Петрович.

Капитанскій помощник вытер усы салфеткой; Эдуард Симсон слегка пожал плечами. Мальчишка в красной рубашке, заложив между ног бутылку, неистовствовал ломаным штопором над осмоленной пробкой.

— Здравия желаем-с... Извините, господа, ежели я теперь немного выпивши! — На пороге показался тот самый матрос, что сидел на канатах баржи № 9.

— Ну, ступай, ступай! — вцепился в него трактирный мальчишка. — Сюда нельзя!

— Нет, ты оставь, потому я говорю с барином, с господином то есть. Так как...

Матрос сильно качнулся в сторону, где сидел Сладков.

— Лево на борт! — кричал из соседней комнаты товарищ его, тоже матрос с «Соликамца».

— Потрафлю! — огрызнулся первый. — Ежели я, сударь, был супротив вашей милости свиньей, то потому больше, что по одежде…

— Ну, однако, ступай, любезный, тебе здесь не место!

— А вот я его, подлеца!

Капитанский помощник, сжав кулаки, поднялся со стула.

— Виноват, я, значит, больше... я уйду, — смутился матрос: он только сейчас заметил присутствие начальства.

— Ваше здоровье! — провозгласил Филипп Нетрович, поспешив замять неприятную сцену.

Все трое слегка чокнулись стаканами.

Большой двухэтажный дом, с надписью под самой крышей «Отель Европа», заметнее всего красовался на городской площади, бросаясь в глаза своей светло-желтой массой. Дом этот смотрел на площадь сорока шестью окнами, и в каждом почти окне поминутно показывались и исчезали столько же, если не больше, самых разнообразных лиц, населявших «номера отеля».

Да, это было хорошее время для мещанина Антошкина, хозяина «Отель Европа»; давно он не помнит такого времени. Прежде, бывало, по целым неделям, даже месяцам, пустуют заново отделанные номера; ключи успеют приржаветь к замкам, пыль накопится вершковая на клеенчатой мебели, пауки заплетут все углы, протянут нити от зеркала к камину, от камина через канделябр на ширмы, с ширм на шляпу алебастрового рыцаря на угольной тумбе, оттуда опять куда-нибудь в темный угол; а теперь...

— Ну, времена... — вздыхает сам хозяин, мещанин Антошкин, сидя у ворот на крашеной лавочке; не грустно вздыхает, а этак полной грудью, с некоторым довольством; так вздыхают после очень сытного обеда, как бы сожалея, что уже больше «некуда». — Да-с, ну, времена, что делать, и рад бы, да все, все, то есть, занято до последней конуры; ну, и не взыщите!..

И, прищурив глаза от ярких лучей весеннего солнышка, смотрит он вслед отъезжающему, тяжелому, как верблюд навьюченному, тарантасу казанской работы, увозящему какого-нибудь самарского землевладельца, приехавшего в город по тяжебному делу.