Николай Каразин - Погоня за наживой

— Осторожность — не уныние. Всяк должен себя оберегать; положим, без риска нельзя. Вот мы попытались рискнуть — приехали сюда, дело завели, а тут вот оно что вышло... Тс!.. Слышали?

— Ничего не слыхал. Гм!..

— Зачем дальше искушать судьбу, зачем?

— Так, значит, дело бросить?

Иван Демьянович бросил в камин окурок сигары и укорительно покачал головой.

— Что же, ваше дело хозяйское! — произнес он, кисло улыбнувшись и передернув плечами.

— Какое хозяйское! Разве я к тому... — заторопился Лопатин. — А кто мне поручится, что вчера вот одно случилось, сегодня, бац, другое, завтра опять и, наконец, дойдет дело до того...

— Кто кого, известно. Вот они нас бьют, а нам кто запретил им в отместку?

— Нет, уж я на разбой не пойду, нет!

— Хаживали!

— Что!? — Лопатин озадаченно взглянул на Ивана Демьяновича.

— Не в обиду будь сказано, а, по-моему, все равно... да опять же скажу, что в нашем торговом деле без этого никак невозможно!

— Положим, я интриговал против него. Вот в интендантстве насчет подрядов совсем дело ему испортил. С винокуренным заводом опять так подвел, что он должен был понести значительный убыток. Но ведь это борьба законная; кто ему мешает делать то же? Шансы равны!

— Тот же разбой-с. Вы его в интендантстве придушили, а он в Кара-Кумах вас подловил; и опять же нам много выгоднее, потому что, ежели мы его накроем, — а это весьма возможно, — то и убытки наши, и все прочее вернется, а его на каторгу сошлют, потому его разбой не облечен в законную форму. Вы вот не ожидали ничего подобного, духом от этого сильно упали!

— Не упал, нет, а есть во мне какое-то предчувствие скверное. Фу, ты, черт! Это ваше пальто там в углу? А я было... — перевел дух Лопатин. — Когда этот разбойник увидит, что он в наши руки попасться может, то мало ли на что пойдет! У него, я слышал, такие шайки подобраны.

— Люди с разбором, это точно!

— Ну, вот, мало ли на что с отчаяния пойдет человек, когда увидит, что все потеряно... А если мы ликвидируем покойно дела...

— Да, как зайцы из-под выстрела, отсюдова ходу, — так, что ли? То-то смеху нам в затылок будет!.. Эх, Иван Илларионович! Конечно, мое дело приказчичье, но ежели, как потому, что мы с малолетства, еще при покойном родителе нашем друг другу доподлинно известны, то, значит, поручите это дело мне-с; доверенность полнейшую пожалуйте, потому она завсегда мне потребуется. А уж коли робость берет, то на время можно и в Петербург, либо в Нижний отъехать... Верьте мне, не в начале наше дело, а к концу подходит, и то, что у нас в руках, выпускать задаром не приходится!

— Все это хорошо, есть только у меня это подлейшее предчувствие...

— Одни пустые слова-с!

— Лях проклятый! Что-то его вот уже давно не видать нигде?

— Болен, сказывают; я уже навел справку. Отчета сегодня принимать не будете?

— Да уж до завтра: поздно, первый час, никак?

— Второго четверть!

— Так, по дороге, скажи Павлу, чтобы здесь спать лег, в передней, а Дементию садовнику тоже накажи приглядывать!

— Распоряжусь! — улыбнулся Иван Демьянович, поднимаясь со стула. — Прощенья просим!

— Вот оно как! — вздохнул Лопатин, оставшись один.

— Ну, что, Иван Демьянович, как-с?.. — остановил Катушкина во дворе один из приказчиков, поджидавший все время его возвращения из хозяйского кабинета.

— Раскис! — махнул рукой Катушкин.

— Так-с! — кивнул головой приказчик и пошел проводить Ивана Демьяновича «вплоть до самого его флигеля».

Разделся Иван Илларионович, долго очень крестился, покачивая головой и слезливо глядя на эти сверкающие, ежом торчащие во все стороны иглы золоченого венчика, окружающие что-то темное, неопределенное; отвесил земной поклон, особенно продолжительный, и потому только не оставивший на его лбу знака, что пол под образницей был покрыт мягким ковриком, и, наконец, лег под одеяло. Повернулся на другой бок — не спится; опять отвернулся потом к стене — не спится. Так вот и представляется Лопатину вся эта кровавая сцена посреди голых песков: так вот и видит он, как с кручи каменистого утеса рушатся громадные массы и засасывает их бездонной тиной.

— Иван Илларионович! — легонько стучит в дверь его Павел.

— А, что такое? Кто там? — тревожно вскочил с постели Лопатин и дрожащей рукой принялся шарить по ночному столику.

— Иван Илларионович! У нас что-то в саду неладно... Дементий прибегал сейчас, сказывал: через стену лезут, снизу-то на свет видно было...

— Кто лез? Много народу? Да где сапоги? Куда ты, черт, сапоги затащил? — засуетился Лопатин.

— Тихонько, Иван Илларионович, огня не надоть, зачем? Там ребята пошли, снаружи-то, а мы из саду; может, и накроем...

— Господи, Господи! Что же это еще такое?

— Пожалуйте-с... халат наденете, али пальто-с?

— Тише!

Тихий говор доносился из сада. Это был шепот, прерываемый чем-то, весьма похожим на всхлипывания.

Скверное подозрение мелькнуло в голове Ивана Илларионовича. Страшные призраки гибели каравана, опасения за свою собственную голову — все исчезло перед другим, еще более тяжелым, невыносимым видением.

Подобрав полы халата, теряя на ходу туфли, Иван Илларионович, как кот на добычу, шмыгнул из кабинета в приемную, оттуда на балкон, и его разгоряченное, потное тело сразу обдало холодным, сырым предрассветным воздухом.

— Ты, Адочка, иди спать: уже пора! — произнесла Фридерика Казимировна, взглянув на часы.

— А ты? — спросила Адель.

— Я еще посижу здесь в саду: голова болит, и, я думаю, легче будет на свежем воздухе!

— Мне тоже что-то спать не хочется; я посижу с тобой!

— Ах, нет, Ада, зачем утомлять себя?.. Иди, мой ангел, иди. Ты так устала, глазки у тебя слипаются, ты положительно спишь, сидя...

— И не думаю!

Фридерика Казимировна не без досады двинула своим креслом, да так, что даже одно колесцо с ножки соскочило и зазвенело по усыпанной песком площадке сада, на котором вот уже с час как сидели маменька с дочкой, наслаждаясь ароматным воздухом фруктового сада.

Помолчали минут десять.

— Ада, иди же спать, дитя мое, не упрямься! — начала опять ласковым тоном Фридерика Казимировна.

— Мама, ты так настойчиво посылаешь меня в постель, что я могу подумать, бог знает что...

— Что же такое? Ничего нет особенного... я без всякой задней мысли!

— Может быть, я тебя стесняю... так? Или, по крайней мере, могу стеснять впоследствии... да? Говори откровенно!

— Ах, друг мой, какие глупости! Ах, да, на твоей ротонде, я видела, отпоролось кружево: знаешь, тут, около ворота...

— Ты что написала Ледоколову?

— Адочка!

— Хочешь, я тебе скажу...

— Адочка!

— Ты его ждешь теперь, и я, понятно, должна стеснять тебя — вот ты меня и гонишь спать... так? Да, ну, сознавайся... ведь меня не перехитришь!