Михаил Зощенко - Вспоминая Михаила Зощенко

Так досконально изучить эту речь и так верно воспроизвести на бумаге ее лексику, ее интонации, ее синтаксический строй мог только тот, кто провел свою жизнь в самой гуще современного быта и узнал его на своей собственной шкуре. Зощенко именно таким человеком и был, человеком большого житейского опыта, прошедшим, так сказать, сквозь огонь, и воду, и медные трубы.

С самой ранней юности он весь с головой погружен во внелитературную речевую стихию: ему не было еще двадцати семи лет, а он успел побывать и столяром, и сапожником, и телефонистом, и штабс-капитаном 16-го гренадерского мингрельского полка, и милиционером, и плотником, и актером, и красным командиром, и агентом угрозыска, и бухгалтером, и контролером на железной дороге, - словно специально готовился к своей единственной важнейшей профессии - изобразителя нравов современных ему людей и людишек 1.

1 См. его шуточную автобиографию в "Литературных записках" (1922. № 3. С. 28-29).

Такова была та трудная житейская школа, в которой он учился языку. Курс был долгий, учителей было много.

Ученик оказался на диво способный и памятливый, с тонким, восприимчивым слухом. Он так успешно усвоил современное ему просторечие и с такой точностью (в сгущенном, концентрированном виде) воспроизвел его в своих сочинениях, что стоило нам в вагоне или на рынке услышать чей-нибудь случайный разговор, мы говорили: "Совсем как у Зощенко".

Как-то летом в середине двадцатых годов я пошел разыскивать его жилье в Сестрорецке (он жил в какой-то слободе на окраине). День стоял жаркий, и все обитатели были на улице или за низкими заборами своих чахлых садов. То и дело до меня доносились обрывки их криков, перебранок и мирных бесед, и меня поразило, что все эти люди, и мужчины, и женщины, изъясняются между собою по-зощенковски.

Писатель жил в окружении своих персонажей, в сфере канонизированного им языка.

И хотя этот введенный им в литературу язык за полвека истаскали в своих сочинениях десятки подражателей и эпигонов писателя, на этом языке всегда остается печать его творческой личности.

4

Об этом языке в свое время будет напечатано немало исследований. Будет доказано, что это сложный химический сплав нескольких разнообразных жаргонов, и для каждого будут установлены рубрики: вот это воровской, а вот это крестьянский, а вот это солдатский жаргон, - и в конце концов будет доказано, что все эти жаргоны в своем органическом, живом сочетании дали писателю тот лексикон, который по праву называется зощенковским и который получил от Горького наименование: бисер.

Много потребовалось Зощенко творческих сил, чтобы сделать этот язык художественным, экспрессивным и ярким. Искусно пользуясь им для своих рассказов и очерков, Зощенко не забывал никогда, что сам по себе этот язык глуповат и что из него можно извлекать без конца множество комических и живописных эффектов именно потому, что он так уродлив, нелеп и смешон.

На каждой странице писатель готов отмечать вывихи его синтаксиса, опухоли его словаря, демонстрируя с веселым злорадством полную неспособность ненавистного ему слоя людей пользоваться разумной человеческой речью.

О какой-то женщине они, например, говорят, что она "нюхала цветки и настурции".

Как будто настурции - не цветки!

И вот другая такая же фраза:

"Раздаются крики, возгласы и дамские слезы".

Как будто слезы могли раздаваться.

И еще:

"Раз он, сволочь такая, в центре сымается, то и пущай одной рукой поет, а другой свет зажигает".

Или:

"В одной руке у него газета. В другой почтовая открытка. В третьей руке его супруга держит талон".

Или:

"Музыка играла траурные вальсы".

И так далее.

Вздумал, например, зощенковский обыватель сказать, что ему очень хотелось бы, чтобы сердце у него билось ритмично, но он так непривычен к культурным словам, что у него получается:

"Сердце не так аритмично бьется, как хотелось бы".

Хочет пожаловаться, что кто-то критикует кого-то, и у него получается:

"Наводит на все самокритику".

Хочет накричать на кого-то, зачем тот нарушает порядок, а у него получается:

"Что ты нарушаешь беспорядок?"

Вот до чего бестолково речевое мышление у новоявленных советских мещан: слова непослушны их мыслям и часто выражают суждения, прямо противоположные тем, какие им хочется выразить.

Вдобавок эти скудоумные, как явствует из зощенковских книг, прямо-таки обожают казенные, канцелярские фразы, и когда, например, одному из них захотелось сказать, что он любит детей, он щегольнул таким канцеляритом:

"Я,- сказал он,- не имею (!) такого бесчувствия (!) в детском вопросе (!)".

Даже о рождении ребенка зощенковский мещанин выражается так:

"Родился ребенок как таковой".

Этот человек так порабощен эстетикой протоколов, донесений и рапортов, что, рассказывая, например, как его толкали в театре, только и находит такие слова:

"Кручусь... вызывая нарекания и даже толкание и пихание в грудь".

Канцелярские штампы обывательской речи, которые получили такое развитие в лексике тридцатых и сороковых годов, были зорко подмечены Зощенко еще при своем зарождении. (Вообще он ввел в свои книги очень многие формы внелитературного языка, подмеченные лингвистами в более позднее время: и словечко "переживать" без дополнения, и "обратно" в смысле "опять" и др.)

Канцелярит всегда вызывал негодование Зощенко. В его новелле "История болезни" некто побывавший в больнице рассказывает:

"...тут сестричка подскочила:

- Пойдемте, говорит, больной, на обмывочный пункт.

Но от этих слов меня тоже передернуло.

- Лучше бы, говорю, называли не обмывочный пункт, а ванна. Это, говорю, и красивей и возвышает больного. И я, говорю, не лошадь, чтоб меня обмывать".

Своими рассказами Зощенко сигнализировал нам, что нарождается целое поколение людей, для которых "обмывочный пункт" куда милее, чем ванна, для которых лес - зеленый массив, шапка - головной убор, телега - гужевой транспорт и т. д. Их бедное мышление порабощено всеми этими казенными терминами.

Кроме канцелярита, новомещанская речь богата по наблюдениям Зощенко, дурно понятыми иностранными словами, которые еще с давнего времени так приманчивы для этих людей. Со смердяковским упоением они то и дело употребляют их совершенно некстати:

"И вот происходит такая ситуация..."

"И вот при такой ситуации у них происходит рождение ребенка".

"И вот при такой ситуации живет в Симферополе вдова".

То же самое со словом элемент (в смысле: человек).

"Жила, жила с таким отсталым элементом и взяла и утонула".

Возмущаясь какой-то нелепостью, они говорят:

"Это действительно курская аномалия".

Любят эти люди словечко утопия, причем, конечно, они твердо уверены, что оно происходит от слова топить и означает беду.