Михаил Зощенко - Вспоминая Михаила Зощенко

Когда среди людей я вижу Зощенко - как он стоит, худощавый, грустный, отыскавший, по своей обычной манере, незаметное место в стороне, как будто извиняющийся за молву, им возбужденную, как будто говорящий с улыбкой: да, право же, весь шум произошел не по моей вине, - когда я вижу его таким, я думаю: мы не должны забывать, что художник реагирует на слабейшие токи и что часто едва повышенное напряжение тока его убивает. Часто, когда художнику кажется, что он преодолел в своем искусстве все препятствия, они возникают заново. Тогда ему нужна рука Горького.

Если мы будем это помнить, то иллюзия Зощенко, что он здоров, может превратиться в действительность. Он не только будет нас уверять, что исцелился, а действительно исцелится, и в его интонациях исчезнет "обреченность на здоровье", и он весело скажет, что, правда, больше уже не обижается.

1943

В. Каверин

МОЛОДОЙ ЗОЩЕНКО 1

1 Воспоминания. С. 91-109.

1

Однажды за столом у Горького зашла речь об "Энциклопедии весельчака" было такое издание (как ни странно - многотомное, в конце XIX века). Горький отозвался об "Энциклопедии" с похвалой как о занимательном и, отчасти, поучительном чтении. Я вспомнил, что у меня есть том, изрядно потрепанный, и рассказал один из анекдотов - кстати, в XIX веке под этим словом подразумевалась коротенькая история, не предназначенная для того, чтобы непременно рассмешить зрителя: скорее заинтересовать, развлечь.

История была следующая. К знаменитому парижскому врачу приходит красивый, изящно одетый молодой человек, который жалуется на непреодолимую скуку, дурное настроение, меланхолию, переходящую в полное нежелание существовать. Но тщательный осмотр показывает, что пациент совершенно здоров, и тогда доктор начинает советовать ему изменить образ жизни:

- Может быть, немного вина?

- У меня лучшие винные погреба в Париже.

- Женщины? Разумеется, в разумных пределах.

- Мне давно надоели лучшие женщины Франции, Италии, Германии.

- Коллекционирование, рыбная ловля, наука?

- Нет, нет и нет.

Пауза.

- О, я придумал,- говорит наконец обрадованный доктор, - вам надо пойти в цирк и посмотреть гениального клоуна и фокусника Кларетти. Его бесподобные шутки - лучшее средство против меланхолии. Ручаюсь, что на другой день вы будете здоровы.

- Увы, доктор! У меня нет возможности воспользоваться вашим советом. Перед вами - этот бесподобный Кларетти.

Казалось бы, какое отношение имеет этот старинный анекдот к Михаилу Михайловичу Зощенко. Однако я рассказал его не случайно. За годы многолетней дружбы я никогда не слышал его смеха: маленький рот с белыми ровными зубами редко складывался в мягкую улыбку. Читая свои рассказы, он был вынужден иногда останавливаться - ему мешал оглушительный, почти патологический хохот аудитории, и тогда взгляд его красивых черных глаз становился особенно задумчивым и грустным. Мягкость и твердость - эти два противоположных понятия ничуть не противоречили в нем друг другу. Но было и что-то еще, сторонящееся, глубоко спрятанное, - склонность к одиночеству, к уединенности размышлений? Что-то напоминающее весело-печальный анекдот из "Энциклопедии весельчака" о фокуснике Кларетти.

2

Сомерсет Моэм в автобиографической книге "Эшенден, или Секретный агент" рассказывает о том, как он с профессиональной целью подвергал себя рискованным испытаниям. Он поступил в Интеллидженс Сервис и изучал себя, выбирая то, что могло когда-нибудь пригодиться для повести или рассказа. Он выполнял граничившие с подлостью ответственные поручения.

Те события, которые произошли с Зощенко, не были избраны с профессиональной целью.

"В 13-м году я поступил в университет, - пишет Зощенко. - В 13-м поехал на Кавказ. Дрался в Кисловодске на дуэли с правоведом К. После чего почувствовал немедленно, что я человек необыкновенный, герой и авантюрист, поехал добровольцем на войну. Офицером был..." (Ему еще не было двадцати двух лет, когда, многократно награжденный за храбрость, он дослужился до звания штабс-капитана.) "А после Революции скитался я по многим местам России. Был плотником, на звериный промысел ездил к Новой Земле, был сапожным подмастерьем, служил телефонистом, милиционером служил на станции "Лигово", был агентом уголовного розыска, карточным игроком, конторщиком, актером, был снова на фронте добровольцем в Красной Армии.

Врачом не был. Впрочем, неправда - был врачом. В 17-м году после Революции выбрали меня солдаты старшим врачом, хотя я командовал тогда батальоном. А произошло это потому, что старший врач полка как-то скуповато давал солдатам отпуска по болезни. Я показался им сговорчивее.

Я не смеюсь. Я говорю серьезно.

А вот сухонькая таблица моих событий:

Арестован - 6 раз.

К смерти приговорен - 1 раз.

Ранен - 3 раза.

Самоубийством кончал - 2 раза.

Били меня - 3 раза.

Все это происходило не из авантюризма, а просто так - не везло..."

Если бы в этом (далеко не полном) перечне он не научился различать явления, если бы не поднялся он над ними с несравненным талантом человечности, мы не прочитали бы его грустно-смешных рассказов, без которых невозможно вообразить литературу 20-х годов.

3

Уже и тогда, среди едва замечавшихся отношений, была заметна близость между Зощенко и Слонимским. "Зощенко - новый Серапионов брат, очень, по мнению Серапионов, талантливый", - писал Слонимский Горькому 2 мая 1921 года.

Зощенко был одним из участников Студии переводчиков, устроенной К. И. Чуковским и А. Н. Тихоновым для будущего издательства "Всемирная литература".

Но почему Зощенко не сразу появился на наших субботах, как другие студисты - Лунц, Никитин, Познер? Мне кажется, что это связано с решающим переломом в его работе.

"Когда выяснилось, что два-три моих способных опыта были всего лишь счастливой удачей, и что с литературой у меня ничего не выходит, и что я пишу удивительно плохо, - писал Бабель в своей автобиографии,- Алексей Максимович отправил меня в люди. И я на семь лет - с 1917 по 1924 - ушел в люди".

4

Ничего преднамеренного не было в том беспримерном "путешествии в люди", которое совершил Зощенко между 1915 и 1920 годами. Возможно, что ему хотелось (как Борису Житкову) "научиться всему", и действительно, на торжественном вечере, устроенном в его честь ленинградским Домом писателей, он с гордостью сказал, что однажды на пари сшил костюм и, хотя пиджак слегка скособочил, выигрыш остался за ним.

Однажды он рассказал мне, что в молодости зачитывался Вербицкой, в пошлых романах которой под прикрытием женского равноправия обсуждались вопросы "свободной любви".

- Просто не мог оторваться, - серьезно сказал он.

Он был тогда адъютантом командира Мингрельского полка, лихим штабс-капитаном, и чтение Вербицкой, по-видимому, соответствовало его литературному вкусу. Но вот прошли три-четыре года, он вновь прочел известный роман Вербицкой "Ключи счастья", и произошло то, что он назвал "чем-то вроде открытия".