Михаил Зощенко - Вспоминая Михаила Зощенко

Дороги мне и строки одного из писем Михаила Михайловича, где он благодарит меня за письмо: "Последнее Ваше письмецо очень хорошее и доброе. И я не без радости прочитал его. И даже подумал, что Вы, кажется, и на самом деле ко мне исключительно добры. Я был к Вам до сих пор недоверчив, потому что думал, что за всем этим - Ваше женское сердце, склонное к фантазиям и к романтике. Но письмо Ваше такое рассудительное и умное, и оно написано настолько как-то в реальной жизни, что я начинаю о Вас по-другому думать..."

Я побывала в Ленинграде в марте 1958 года, видела Михаила Михайловича за три месяца до его смерти. Приехала я в Ленинград в плохом настроении. Михаил Михайлович был очень добр и внимателен ко мне и в длинном разговоре успешно развеял мой "пессимизм". Мне показался он оживленным, говорил о своих новых работах, о посещении его финской молодежью, о советских поэтах.

Светлое, высокое человеколюбие жило в душе этого замечательного человека и замечательного писателя. Я имела счастье попасть в его орбиту.

Когда в один июльский день в Москве я узнала о смерти Зощенко, мне показалось - вокруг стало темнее.

1976

В. Поляков

ЗОЩЕНКО ЗАМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ 1

1 Воспоминания. С. 145-152.

Впервые я увидел Михаила Михайловича Зощенко в редакции ленинградского юмористического журнала в 1926 году.

На Фонтанке, во дворе дома, где помещался банк, была маленькая дверь с дощечкой "Бегемот". На лестничной площадке третьего этажа стояла большая фигура добродушного, улыбающегося бегемота из папье-маше. А дальше в маленькой комнатке за столом сидел секретарь редакции Николай Николаевич Черний, с лицом, явно не допускающим никакого юмора.

"Бегемот" был любимым журналом ленинградцев, а имена его сотрудников Анатолия д'Актиля, Владимира Воинова, Дмитрия Цензора, Владимира Тоболякова, Сергея Томского, Михаила Левитина, Игнатия Ломакина, Константина Мазовского - хорошо знали читатели.

Но первым и главным среди них было имя Михаила Зощенко.

Мне минуло в ту пору шестнадцать лет, я учился в последнем классе школы и втайне мечтал стать писателем. Что у меня было для этого? Почти ничего. Но в моем коленкоровом портфельчике лежало двадцать рассказов и сорок анекдотов. Можно ли было думать, что не напечатают хоть один?

С трудом преодолевая смущение, я вошел в редакционную комнату и сказал:

- Здрасьте...

- Добрый день, - ответил Черний.

Рядом с ним сидел высокий, худощавый человек, гладко причесанный на английский пробор, в блестяще начищенных ботинках и с глазами, в которых притаились хитринки. Он был безукоризненно одет и столь же безукоризненно вежлив и оказался знаменитым художником-карикатуристом Николаем Эрнестовичем Радловым.

- Мне бы хотелось видеть товарища Зощенко, - произнес я, замирая от ужаса.

- В настоящее время его нет в редакции, - ответил Радлов. - Но, может быть, мы можем его заменить?

- Зощенко заменить нельзя! - категорично заявил я и тут же понял, что совершил бестактность.

- Это, конечно, верно, - вежливо согласился Радлов, - мы тоже склонны так думать, но если вы принесли в редакцию свою рукопись, для этого не обязательно присутствие Зощенко. Мы тоже кое-что понимаем. Можно нам поверить.

И именно в эту минуту в комнату вошел скромный, мне даже показалось немного застенчивый молодой человек в сером пальто и такой же кепочке.

- Здравствуйте, - сказал он. - Какие новости?

- Вот вам и незаменимый Зощенко, - сказал Радлов.

- Почему "незаменимый"? - спросил Михаил Михайлович.

- А это уж вам объяснит этот товарищ, - улыбнулся Черний, указав на меня.

- Объясните, - попросил Зощенко и провел меня в соседний небольшой кабинетик. Я объяснил...

Михаил Михайлович снял пальто и повесил его на гвоздик за шкафом. Он был в скромном, не бросающемся в глаза пиджаке в клеточку. Из кармана выглядывал аккуратный белый платочек, воротничок белой рубашки был идеально отглажен. У него были удивительные глаза, темно-карие, глубокие, внимательно вглядывающиеся в вас, но не одними зрачками, а как-то всеми глазами полностью. Очень добрые и в то же время очень печальные были у него глаза.

Мы сели к столу, на котором лежало много рукописей. Зощенко молчал и с интересом меня разглядывал. Впоследствии я убедился, что так он смотрел на всех.

Я ждал, что он что-нибудь скажет, а он вежливо ждал, пока заговорю я. Наконец это, видимо, ему надоело, и он прервал молчание:

- Я вас слушаю.

И тогда я рассказал ему, как мечтал с ним встретиться, как хочу писать и как жажду быть напечатанным в "Бегемоте".

- Дайте что-нибудь почитать, - предложил он.

Я достал из портфельчика рассказ. Он назывался "Ося".

- Разница с тургеневским только в одной букве, - заметил Зощенко, - у Тургенева была "Ася".

И начал читать, быстро листая страницу за страницей.

Я сидел ни жив ни мертв.

- Рассказ не получился, - тихо промолвил Зощенко, кончив читать. Такое ощущение, что вы сели его писать, еще не зная, как вы его напишете. Вы писали без плана. Правда?

- Правда, - согласился я.

- И вы были не слишком озабочены тем, что и как пишете. Что это у вас за фраза: "Она была девушкой в полном смысле этого слова"? Или вот: "Она смотрела в зеркало на свое лицо, нос, шею и плечи, пока не дошла до ручки". Вам это кажется остроумным? Поэтому вы и принесли этот рассказ в "Бегемот"?

Я молчал.

- Чего вы хотите? Писать или печататься?

- И то и другое, - честно признался я.

- Оставьте мне свои рукописи и приходите в следующую субботу в это же время.

В следующую субботу, когда я примчался в редакцию, в комнате сидели Зощенко, художник Б. И. Антоновский, полный, с лицом, похожим на улыбающуюся луну, карикатурист Б. Малаховский, весь заостренный, как бы нарисованный тонким пером, не выпускающий изо рта трубку, и писатель К. Мазовский, больше похожий на скромного патера, чем на писателя, пишущего смешное.

Зощенко опять увел меня в соседнюю комнату.

- Я не хотел, чтобы кто-нибудь был свидетелем нашей беседы, - сказал он. - Все плохо. Не весело, не смешно, не жизненно. А главное - лишено смысла. Надуманные остроты, плоские каламбуры. Юмор должен возникать внезапно, рождаться от образа, от характера описываемого вами человека, от точки зрения автора. А наспех притянутые ни с того ни с сего остроты - не играют. Почему вы пишете о писателях и художниках? Вы их хорошо знаете? Бываете в их среде?

- Нет.

- Как же тогда вы пишете? Писать надо только о тех людях, которых вы знаете. Чем заняты? Работаете? Учитесь?

- Учусь в школе. Заканчиваю.

- Попробуйте написать о школьниках, об учителях, о родителях. Вы никогда не пробовали поставить себя на место папы и мамы, а их на свое место? Тут есть возможность для смешного рассказа. И не думайте, что юмористический рассказ должен обязательно вызывать хохот. Если ваш смешной рассказ заставит кого-то прослезиться - это гораздо дороже. А самое главное - читайте. Больше читайте и старайтесь понять, как написан тот или иной рассказ, почему и во имя чего он написан. Учитесь писать, читая.