Павел Мельников-Печерский - В лесах. Книга первая

Вскоре Манефина часовня наполнилась народом, инокини в черных мантиях и креповых наметках чинно становились рядами перед иконостасом, певицы по клиросам, впереди всех Марьюшка. Сироты тоже прибрели в часовню, но стали в притворе, мужчины по одну сторону, женщины по другую. Еще раздались три удара в колокольчик уставщицы, а за ним учащенные звуки била, и входные двери часовни распахнулись настежь Вошли рядом две сгорбленные древние старушки в черной одежде, расшитой красными крестами и буквами молитвы «Святый боже». То были инокини-схимницы. Опираясь на деревянный костыль медленно выступала за ними мать Манефа в длинной черной мантии, в апостольнике и камилавке с черною креповой наметкой. Ровною поступью проходила она между рядами склонявшихся перед нею до земли инокинь и белиц и стала на свое игуменское место. За нею, склоня голову, шла Фленушка и стала за правым клиросом. Вслед за Манефой вошла Марья Гавриловна, высокая, стройная, миловидная женщина, в шерстяном сером платье, в шелковой кофейного цвета шубейке, подбитой куньим мехом, и в темной бархатной шапочке, отороченной соболем. Вдовушка прошла сторонкой подле стен и стала рядом с Фленушкой.

— За молитвы святых отец наших, господи Исусе Христе сыне божий, помилуй нас, — громко возгласила Манефа — Аминь, — ответила стоявшая середи часовни за налоем белица, исправлявшая должность канонарха. Неспешно, истово отчеканивая каждое слово, начала она чтение часов. Чинно, уставно, с полным благоговением справляли келейницы службу. Мать Аркадия, как уставщица, стояла у аналоя, поставленного середи солеи и подобно церковному престолу покрытого со всех сторон дорогою парчой. В положенное время, поклонясь игуменье, Аркадия делала возгласы. Все стояли рядами недвижно, все были погружены в богомыслие и молитву, никто слова не молвит, никто на сторону не взглянет: оборони бог — увидит матушка Манефа, а она зоркая, даром что черный креп покрывает половину лица ее.

Увидит, тут же при всех осрамит — середи часовни на поклоны поставит, не посмотрит ни на лета, ни на почет провинившейся. Все разом крестились и кланялись в положенное уставом время, все враз бросали перед поклонами на пол подручники, все враз поднимали их, все враз перебирали лестовки. Часа полтора продолжалось протяжное чтение часов и медленное пение на клиросах. Наконец, Манефа сделала несколько шагов вперед и прочитала «прощу». Все до земли поклонились ей, и она также. Затем рядами пошли все вон из часовни. Сойдя с паперти, шедшая впереди всех Манефа остановилась, пропустила мимо себя ряды инокинь, и, когда вслед за ними пошла Марья Гавриловна, сделала три шага ей навстречу. Обе низко поклонились друг другу.

— Здравствуете ли, сударыня Марья Гавриловна? — ласково спросила у нее мать Манефа. — Как вас господь бог милует, все ль подобру-поздорову?

— Вашими святыми молитвами, матушка, — отвечала Марья Гавриловна. — Вы как съездили?

— Что про меня, старуху, спрашивать? — ответила Манефа. — Мои годы такие: скорби да болезни. Все почти время прохворали, сударыня… Брате Патап Максимыч приказал вам поклониться, Аксинья Захаровна, Настя с Парашей…

— Благодарим покорно, — с улыбкой ответила Марья Гавриловна. — Здоровы ли все они?

— Слава богу, сударыня, — сказала Манефа и, понизив голос, прибавила: — Братец-от очень скорбит, что вы его не посетили… Сам себя бранит, желательно было ему самому приехать к вам позвать к себе, да дела такие подошли, задержали. Очень уж он опасается, не оскорбились бы вы…

— Э, полноте, матушка, — ответила Марья Гавриловна. — Разве затем я в обитель приехала, чтоб по гостям на пиры разъезжать? Спокой мне нужен, тихая жизнь… Простите, матушка, — прибавила она, поклонясь игуменье и намереваясь идти домой.

— До свиданья, сударыня, — ответила Манефа. — Вот я не на долгое время в келарню схожу, люди там меня ждут, а после к вам прибреду, коли позволите.

— Милости просим, удостойте, — отвечала Марья Гавриловна. — Будем ждать. Фленушка, — прибавила она, обращаясь к ней, — пойдем ко мне.. Марьюшка! Ко мне на чашку чаю. И, поклонясь еще раз матери Манефе, Марья Гавриловна пошла к своему домику, а за ней Фленушка с головщицей.

Мать Манефа с инокинями, белицами и сиротами прошла в келарню. Там столы были уже накрыты, но кушанье еще не подано. В дверях встретила игуменью мать Виринея с своими подручницами и поклонилась до земли. Клирошанки запели тропарь преподобному Ефрему Сирину, Манефа проговорила «прощу» и села на свое место. Инокини расселись по сторонам по старшинству; белицы стояли за ними. Лицом к игуменье у самых дверей рядами стали пришедшие, сироты. Легкий шепот раздавался по келарне. Мать Манефа ударила в кандию, и все смолкло.

— Здравствуйте о Христе Исусе, — сказала она, обращаясь к сиротам. Те враз поклонились ей до земли.

— Бог вам милости прислал, — продолжала Манефа, — а Патап Максимыч Чапурин кланяться велел. Еще раз сироты, молча, до земли поклонились.

— Говорила я ему про вашу бедность и нужды, вот приходит, мол, сырная неделя к великой четыредесятнице приуготовление, а нашим сиротам не на что гречневой мучки купить да маслица. И Патап Максимыч пожаловал вам, братие и сестры, по рублю ассигнациями на двор.

— Дай бог многолетнего здравия Патапу Максимычу и всему дому его, — проговорили сироты, опять кланяясь до земли.

— Бабы отирали слезы, мужики гладили бороды, ребятишки, выставленные вперед, разинув рот, удивленными глазами смотрели на игуменью и на сидевших вокруг нее инокинь.

— По муку да по крупу на базар вам ездить не надо, — продолжала мать Манефа не допускающим противоречия голосом. — Нечего время попусту тратить. Отпусти, Таифа, сиротам на каждый двор муки да масла. Сняточков прибавь, судачка вяленого да пшеничной мучки на пряженцы. Разочти, чтоб на каждый двор по рублю с четвертью приходилось. По четверти от нашей худости примите, — промолвила Манефа, обращаясь к сиротам. Почесал иной мужик-сирота затылок, а бабы скорчили губы, ровно уксусу хлебнули. Сулили по рублю деньгами — кто чаял шубенку починить, кто соли купить, а кто думал и о чаре зелена вина. А все-таки надо было еще раз земной поклон матушке Манефе отдать за ее великие милости…

— Молитесь же за здравие рабов божиих Патапия, Ксении, Анастасии и Параскевы. — продолжала мать Манефа.

— Девицы, возьмите по бумажке да пишите на память сиротам, за кого им молиться. Кроме семьи Патапа Максимыча еще благодетели будут. Три белицы принесли бумаги и стали писать «памятки» на раздачу сиротам. Манефа вынула из кармана три письма и, подав казначее, сказала. — Читай, мать Таифа. Надев на нос очки в медной оправе, казначея стала читать: