Павел Мельников-Печерский - На горах. Книга вторая

— Слава богу, батюшка Патап Максимыч, слава богу, все было благополучно, — отвечал Пантелей. — Посуду красить зачали…

— А токарни что?

— В ходу, батюшка, все до единой.

— Вот что, Пантелеюшка, — сказал Чапурин. — У тебя, что ли, ключи от каменной палатки?

— Надо быть, у Аксиньи Захаровны, — отвечал Пантелей.

— А что в ней сложено?

— Да так, всякий хлам. Разное старье, — отвечал Пантелей.

— Надо ее опростать, — молвил Патап Максимыч. — Сегодня подводы с сундуками придут из Вихорева. Их туда поставить.

— Не случилось ли чего у Ивана Григорьича? — тревожно спросил Пантелей.

Вспало на ум старику, не пожар ли был в Вихореве и не к себе ль перевозит Патап Максимыч уцелевшие пожитки погоревшего кума.

— Ничего не случилось, — сказал Патап Максимыч. — Смолокуровой Авдотьи Марковны пожитки привезут. Ради сохранности от пожарного случая хочу в палатке поставить их. Надо сейчас же очистить ее от хлама.

Взойдя наверх, Патап Максимыч прошел в горенку Аксиньи Захаровны, в ту самую горенку, где жила и померла покойница Настя. Василий Борисыч туда же вошел и молча стал у притолоки. У Аксиньи Захаровны сидели Параша и Дарья Сергевна.

— Что, Захаровна? Как можешь, сударыня? — спросил Патап Максимыч у жены, лежавшей в постели.

— Так же все, Максимыч, ни лучше, ни хуже, — отвечала Аксинья Захаровна. — С места подняться не могу, все бока перележала. Один бы уж конец, — а то и сама измаялась и других измучила.

— Чепуху не городи! Бог даст, встанешь, оправишься, и еще поживем с тобой хоть не столько, сколько прожили, а все-таки годы…— сказал Патап Максимыч, садясь возле больной.

— Ты наскажешь, тебя только послушай, — с ясной, довольной улыбкой тихим голосом промолвила Аксинья Захаровна.

— Вы каково, Дарья Сергевна, без меня поживали? — обратился к ней Патап Максимыч. — Авдотья Марковна вам кланяется и Груня также.

— Благодарю покорно, — молвила Дарья Сергевна. — Что Дунюшка-то, здорова ли, сердечная?

— Слава богу, здорова, — отвечал Чапурин.

— Не скучает ли? — спросила Дарья Сергевна.

— В мою бытность не скучала, а скоро, надо думать, приведется ей скучать, — с загадочной улыбкой ответил Патап Максимыч. — Захаровна, у тебя, что ли, ключи от каменной палатки?

— У меня, — сказала Аксинья Захаровна. — А что?

— Что там лежит у тебя? — спросил Чапурин.

— Прежде приданое дочерей лежало, а теперь нет ничего, — ответила Аксинья Захаровна. — Хлам всякий навален — старые хомуты, гнилые кожи.

— Подай-ка мне ключи, — сказал Патап Максимыч. По приказу Аксиньи Захаровны Параша вынула ключи и подала их отцу.

— Авдотьи Марковны сундуки хочу там поставить.

Груня говорит, что в них добра тысяч на сотню, — сказал Чапурин.

— По-моему, больше, — заметила Дарья Сергевна.

— Ну вот, видите! Груня поставила сундуки в кладовой, да ведь строенье у кума Ивана Григорьича тесное, случись грех — малости не вытащишь. Потому и решил я сундуки-то сюда перевезти да в палатке их поставить. Не в пример сохраннее будут, — сказал Патап Максимыч.

— Конечно, сохраннее, — примолвила Аксинья Захаровна. — Это ты хорошо вздумал, Максимыч.

— Сама-то скоро ли Дунюшка приедет? — спросила Дарья Сергевна.

— Этого не знаю, — отвечал Патап Максимыч. — Покамест у Груни остается, а потом вместе с ней в город поедет, к Колышкиным. И не раз еще придется ей до Рождества съездить туда.

— Зачем же ей так разъезжать? — спросила Дарья Сергевна.

— Да самого-то главного я ведь еще и не сказал, — молвил Патап Максимыч. — Замуж выходит Авдотья-то Марковна. После филипповок свадьба.

Все удивились, особенно Дарья Сергевна. Аксинья Захаровна перекрестилась и пожелала счастья Дуне, Прасковья Патаповна по обычаю равнодушно поковыряла в носу, а Василий Борисыч вздохнул и чуть слышно промолвил:

— Ох, искушение!

«Так вот оно какое вышло положение-то! — думал он сам про себя. — Тогда на Китеже, как впервые ее увидал я, светолепна была — очи голубые, власы — янтарные волны, уста — червленные ленты, ланиты — розовый шипок. Не то что моя колода Парашка. А в Комарове какова была! Ангелам подобна!.. Но вертоград для меня заключен, источник радостей запечатлен. Миллион, опричь приданого во сто тысяч!.. То-то бы зажили… Бог суди Фленушку с Самоквасовым да с Сенькой саратовцем — окрутили, проклятые, меня, бедного — валандайся теперь век свой с этой дурищей Парашкой».

Больше и больше зло разбирало бывшего посла рогожского. Всех клял, всем просил помсты у бога, кроме себя одного.

— За кого ж это выходит Дунюшка? — чуть слышно спросила у Патапа Максимыча Дарья Сергевна. — Неужто она в лесах могла найти судьбу свою?

— Жених не лесной, а из города Казани. Теперь он с большим наследственным капиталом в Нижнем поселился. Да вы его знаете, у Колышкиных каждый божий день бывал, как мы у них останавливались… Петр Степаныч Самоквасов, — сказал Патап Максимыч. — Груня, кажись, и сосватала их.

— Не пара, не пара, — со слезами на глазах промолвила Дарья Сергевна.

— Чем же не пара? — спросил Патап Максимыч.

— У Самоквасова на уме только смешки да шуточки. Какой он муж Дунюшке?.. — сказала Дарья Сергевна. — В прошлом году в одной гостинице с ним стояли. Нагляделась я на него тогда. Зубоскал, сорванец, и больше ничего, а она девица строгая, кроткая. Того и гляди, что размотырит весь ее капитал. Нет, не пара, не пара.

— Женится — переменится, — молвил Патап Максимыч. — А он уж и теперь совсем переменился. Нельзя узнать супротив прошлого года, как мы в Комарове с ним пировали. Тогда у него в самом деле только проказы да озорство на уме было, а теперь парень совсем выровнялся… А чтоб он женины деньги на ветер пустил, этому я в жизнь не поверю. Сколько за ним ни примечал, видится, что из него выйдет добрый, хороший хозяин, и не то чтоб сорить денежками, а станет беречь да копить их.

— Вашими бы устами да мед пить, Патап Максимыч, — грустно проговорила Дарья Сергевна. — А впрочем, мне-то что ж? В ихнем семействе я буду лишняя, помехой, буду, пожалуй. Люди они молодые, а я старуха. Черную рясу решилась надеть я. Слезно стану молить мать Манефу, приняла бы меня во святую свою обитель, а по времени и ангелоподобного чина удостоила бы.

— Нынче, Дарья Сергевна, скитские обители не то, что прежде, — сказал Патап Максимыч. — Со дня на день выгонки ждут. Вон сестрица моя любезная, Манефа-то, целу обитель в городу себе построила, человек на семьдесят, туда до выгонки хочет переселяться. А как вы к тому городу не приписаны, так вам, пожалуй, и не дозволят там проживать. Всегда бывало так по другим местам, где старообрядские монастыри закрывали: на Иргизе так было, и в Стародубе, и по другим местам. Которые были из других местов, тех высылали на родину, и велено было за ними смотреть, чтоб оттоль никуда не отлучались. Так ежели у вас есть твердое желание спасаться в какой-нибудь из здешних обителей, так повремените немногое время, обождите, чем ихнее дело кончится.