Роман Сенчин - Минус

8

Отупляюще-однообразный бой чадагана. Кажется, не ноготь стучит по струнам, нет - это копыта коротконогой лошадки топчут бесконечную, засохшую в камень, выжаренную азиатским солнцем холмистую степь. И под этот бой невнятное, полусонное бормотание, перерастающее в затяжное, хрипяще-свистящее горловое пение.

У Шуры Решетова штук двадцать пластинок с этнической музыкой; я покопался в них и нашел тувинский эпос "Алдан-Маадыр". Длиннющая сказка о богатырях-великанах.

Слушаю фольклор моей малой родины, полулежа на неудобном, самодельном диванчике, постукиваю куриной костью по подлокотнику. А Шура уже готов свалился под стол и даже не пытается подняться...

Встретил его утром, случайно, в Торговом комплексе. Он, получив гонорар за оформление вывески на ларек, закупался выпивкой и едой. Пригласил меня посидеть, отметить; по-быстрому влил в себя пузырь "Минусы" и упал... Я особо пить опасаюсь - через пару часов на работу, а пьяным появляться там не рекомендуется. После спектакля делай, что хочешь, но до или во время - можно даже и увольнение схлопотать.

Шура же, он свободный художник, он может пить, когда ему вздумается, были бы деньги. Только редко они, видно, к Шуре приходят, иначе бы так жадно и быстро не набрался...

Стук косточки по подлокотнику слегка напоминает звук шаманского бубна, он хорошо ложится на "Алдан-Маадыр", обогащает скудный аккомпанемент голосу.

Решетову под сорокет. Живет вместе с матерью в двухкомнатной квартире на пятом этаже девятиэтажного дома. Мать у него старая, больная, измученная двумя беспутными сыновьями (второй, Виктор, на зоне сейчас, уже раз третий, кажется), и она часто и подолгу лежит в больнице. Сейчас тоже лежит... У Шуры была семья, но жена выгнала его за постоянные пьянки и нежелание работать по восемь часов пять раз в неделю. И даже денег на дочку не требует... На вид он стопроцентный бомжара - беззубый, кудлатый, худой, с бесформенной, свалявшейся бородой; одет вечно в какие-то обноски дырявые. Все деньги со своих нечастых и не особенно крупных гонораров тратит на выпивон и материалы для своего ремесла-творчества. Частенько он забредает за гвоздиками или обрезком холста к нашему декоратору Петраченке (там-то я как раз с Шурой и познакомился), они выпивают, разговаривают, и у Петрачены в такие минуты появляется в глазах непереносимая боль - мечтает он, наверное, быть на месте этого грязного оборванца...

Эпос кончился, игла быстро сползла к стальному штырьку в центре пластинки. Проигрыватель щелкнул, пластинка остановилась. Я посмотрел на часы. Скоро четыре, пора двигать. Подошел к столу. Несколько раскрытых банок консервов, только-только початых, две полнехонькие бутылки "Минусы" и одна ополовиненная, остатки копченой курицы, помидоры, апельсины... Да, Шуре на пару дней пировать... Не выдерживаю, наливаю себе в чашку граммов пятьдесят, глотаю. Щедро закусываю охотничьей колбаской, сую в карман апельсинку. Ради приличия тормошу художника:

- Шура, Шур, вставай. Переберись на диван. Чего на полу-то...

- М-ма-а-я-ях... пуска-а-ай...

- Ну, я пошел тогда.

- А-а-а...

Продавщица смотрит на нас испуганно и брезгливо, как на налетчиков, хватающих товар грязными лапами. Если бы мы приобретали его, расплачиваясь деньгами, она бы, ясное дело, смотрела иначе, наверняка подсуетилась бы, помогая в выборе. А так и ей, и нам - непонятно что. Коммунизм какой-то.

- Вот, смотри, брюки какие, - свистящий мамин голос. - Черные, как ты любишь.

- Не надо брюки, - морщусь, - гладить их, стрелки эти... Лучше уж джинсы.

- Ну, вот джинсы. Тоже черные. На-ка, примерь.

Беру джинсы и направляюсь к кабинке походкой вора. Копошусь в ней, задевая и приоткрывая занавески. Кабинка тесная, наверное, для "Детского мира"...

- Малы'е, - вернувшись, честно признаюсь маме.

Она тут же обращается к продавщице:

- Девушка, а вот побольше таких у вас нет?

- Все на вешалках. Смотрите.

- Это какой размер? Сорок шестой, - перебирает мама длинный ряд джинсов. Вот - сорок восьмой. Померь, сынок, эти.

Снова тащусь в кабинку, меня покалывает взгляд продавщицы. Лучше в старье ходить, чем так обзаводиться обновами. Действительно, будто вор.

- Подошли? - со смесью страха и радости встречает мама около занавесок.

- Вроде...

- Как это - вроде? Смотри, чтобы удобно сидели, чтобы носить.

- Мне в этих удобно, - бурчу, поглаживая свои старые.

- Перестань, пожалуйста. Я и так на грани приступа. Мне еще в аптеку идти, лекарства выпрашивать... Давай вот свитера посмотрим. Где-то видела в прошлый раз очень хороший...

Магазин крохотный, одна комната, зато забита она барахлом до отказа. От канцтоваров и детских игрушек до пылесосов и холодильников. Как в "Поле чудес" - выбирай, что заблагорассудится, но на определенную сумму. Только вот вместо веселого шоумена - недружелюбная тетка, подозрительно следящая за каждым шагом.

- На этой вешалке только дорогие, - объявляет она, когда мама начинает осматривать и мять на пробу свитера. - Дальше там нормальные...

- А, может, нам дорогой и нужен? - запальчиво отзывается мама, для видимости осматривает еще парочку, затем уж переходит к следующей вешалке. Вот смотри, Рома, какой симпатичный. Примеришь?

Натягиваю свитер, вроде бы - ничего... Да, скорей все выбрать и убраться отсюда. Проводить маму до аптеки, потом пивка купить.

- Само то, - говорю бодрым голосом. - И давай на этом закончим. Штаны, свитер - достаточно.

- А ботинки? Зимнюю куртку? Перестань, если уж взялись, надо набрать... Ботинки смотри какие...

- Н-да.

Мама закашлялась, торопливо достала из кармана пальтишка баллончик ингалятора, прыснула в горло аэрозолью. Постояла с минуту, подняв лицо, налаживая дыхание. Я тем временем примеряю ботинки.

Вадим уже в брехаловке - как обычно, раньше остальных монтировщиков. Развалился на диване, курит, стряхивая пепел в грязную металлическую вазочку для мороженого. Напротив него артист Лялин не спеша, смакуя, пьет принесенный из буфета кофеек.

- Ух ты, чудо какое! - ехидно изумляется мне бригадир. - Неужто работать пришел?

Вслед за этой не очень-то ласковой репликой - сладенький голос Лялина:

- Здравствуй, Ромик. Как жизнь?

- Терпимо.

- Ну и хорошо, хорошо. Хотя надо больше радоваться. - Лялин проглотил последнюю каплю из чашки, отер губки платком и поднялся. - Чудный кофий, советую выпить. Сегодня Алина добрая, с радостью в долг отпускает.

- Мы другое обычно предпочитаем, - усмехается Вадим. - Кофе вредно.

- Как сказать, как сказать...

Лялин вышел, бригадир послал ему вслед презрительно-злобное шипение:

- Пидор гнойный!

Ни для кого в театре не секрет, что Лялин пед. И его, вроде, никто не любит. Особенно мы, монтировщики.

- Слыхал, Дименций-то сваливает, - сказал Вадим.