Иван Мележ - Дыхание грозы (Полесская хроника - 2)

Апейка смотрел и смотрел; Алесь все не поднимал головы: не понять было - или чувствовал себя виновным, или не хотел упреков.

Апейка первый начал:

- Что учишься - хорошо. Молодец...

Он кивнул: принимаю к сведению. Головы все же не поднял. Помолчали снова. Вдруг, как бы вспомнив что-то, Алесь встал, вышел в соседнюю комнату. О чем-то тихо поговорил с хозяйкой. Вернулся. Сел.

- О чем ты там?

- Так... хозяйственные мелочи...

- Не надо ничего.

Он не ответил. Ждал, видно, настороженно разговора о неизбежном, наболевшем и гнетущем.

Апейка спросил:

- Работаешь?

- Пока нет...

- Тоже сняли? ..

- Сняли.

Апейка догадался о причине, но спросил, хотел выяснить все.

- Почему?

- Исключили из комсомола - выгнали с работы...

Не скрыл обиды. Быстро глянул на Апейку, встретился горячим взглядом, тут же отвел глаза. Снова сидел, опустив голову

- Как будешь теперь? ..

- Работать буду...

- Где?

- Да хоть где. Хоть грузчиком на станции.

Снова глянул горячо, отвел глаза.

- А может, к нам?

- Чего?

- В школу. Учителем.

- Не разрешат. Воспитание детей...

- Я добьюсь.

- Обвинить вас могут...

- За меня не беспокойся!

- Подумаю...

Вошла хозяйка. Внесла бутылку водки. Потом закуску:

немного нарезанной колбасы, тарелку квашеной капусты с огурцами и яркими каплями клкжвинок. Ломтики черного, тонко нарезанного хлеба. Молча коснулись чарками, выпили.

Стали закусывать. Апейку потянуло на разговор: начал рассказывать новости из юровичской жизни. Алесь слушал молча, задумчиво. Не скоро Апейка задел самое чувствительное, болезненное. Осторожно, будто до раны дотронулся, спросил:

- Из-за чего все это?

Алесь поднялся, вышел снова к хозяйке. Снова поговорил о чем-то. Вернулся, налил чарки. Выпили. В доме стукнула дверь, потом - в сенях. За окном прошла хозяйка.

- Любопытная очень... даже чересчур.

Апейка догадался: это - о старухе. Алесь снова молчал, ел медленно, серьезно Выдавил наконец:

- Из-за веры все...

Он как бы иронизировал над собой.

- Какой веры?

- Обычной. Сказал, что верю одному человеку... Которому нельзя верить...

- Кто этот человек?

- Писатель. Тишка Гартный. - Ироническая усмешка исчезла. Взглянул прямо, грустно, задумался вдруг снова. - Было собрание у нас... Докладчик был из райкома .. Говорил о международном положении. О том, что классовая борьба обостряется. Что враг идет на все. Что необходима бдительность... Правильно, одним словом, говорил...

- Из-за чего же спор?

- Он сказал, что враги хотят запутать в свои сети студентов. Что забрасывает удочки всякая нечисть - нацдемы разные, разные гартные. По его словам выходило, что в литературе этой нечисти больше, чем лягушек в болоте. Что чуть ли не все в литературе - люди подозрительные... Я и выступил. Сказал, что нельзя без оснований обливать всех грязью...

- А он что?

- Он побагровел. Или, вернее, посинел. Но сдержал себя.

Заявил с возмущением, что он никого не обливает грязью.

Что обвиняет того, кто заслужил это. Продажных нацдемов - гартных, зарецких и их компанию. И как ни жаль их некоторым теперешним гимназистикам, факты есть факты... Я выступил снова и сказал, что если есть факты, что Зарецкий и Гартный враги, то почему он их не назвал. Что то, что он говорил, - одна ругань. Что ругань, какая она ни есть, не заменяет фактов... Ну, студенты стали кричать, поддерживать меня. А некоторые из руководства - докладчика.

Стали доказывать тем, что об этом и газеты писали. Что - враги. А я на это, что и газеты - без достаточных доказательств! Тогда и началось!

- А почему ты так уверен, что не ошибаешься? Что ты знаешь достаточно...

- Почему уверен? - Парень прямо на глазах Апейки изменился: уже и следа не осталось от недавней застенчивости, растерянности. Взволнованный, с красными пятнами на лице, он глянул так горячо и решительно, что Апейка вдруг почувствовал: как он, учитель, не молодой и не слепой будто человек, так мало знал его. - Почему уверен? Хотя бы потому, что он посылал свои корреспонденции в "Правду" тогда, когда большевиков на каторгу ссылали. Или потому, что он сам подписывал декрет об установлении советской власти в Белоруссии. Разве уже этого одного мало, чтобы верить человеку? А у него ведь есть и такое "мелкое" доказательство, как т,есяток книг. Он первый в нашей литературе - еще до революции - выбрал своим героем рабочего. Не ради ж выгоды - так я своим глупым умом понимаю. Выгоду это в то время, кажется, вряд ли сулило! Значит, все было от души? От духовного братства? По одним книгам, кажется, можно было бы сделать вывод, что за человек! ..

- Но у него ж были грехи. Ошибки, и серьезные...

- Были, - согласился Алесь. Снова посмотрел проникновенно, ясно. - А как их могло не быть, Иван Анисимович, ошибок? Бывшего кожевника поставили вдруг руководить целой республикой, целым, можно сказать, государством!

Поручили по-новому разобраться в такой сложной истории народа! Как можно не ошибиться ни разу, живя в такое необычное, в такое бурное время! Для этого надо я не знаю кем быть! Гением - так и гении, делали ошибки... А он ведь не гений. Он, ко всему, не очень и грамотный. Он в чем-то и остался на уровне кожевника. Его образование - вечера над книгами. Беседы с рабочими, с солдатами в Риге, в Петербурге. Немного побыл возле партийных руководителей в Москве. Вот и весь его "университет" перед тем, как ему пришлось стать впервые ряды народа. Так разве ж удивительно, что он и немало сделал хорошего, и немало - напутал? - Парень был так взволнован, говорил так убежденно, что Апейка сам поддавался его убежденности, его волнению, доказательности его суждений. Было уже не только жаль его, а и гордость была, неожиданная гордость за него, как бы неуместная радость. Алесь в раздумье, доверчиво, как другу, сказал Апекке: - По правде, Иван Анисимович, его надо было бы послать на хорошие политкурсы! Увидели, что ошибается часто, - попросите, чтобы освободил кресло. И чтоб не терять хорошего человека, который еще может понадобиться, пошлите поучиться! В свое время ему некогда было учиться!.. Если уж на то пошло - ошибся очень серьезно, наделал больших глупостей, накажите строго! Строгий выговор или еще что-нибудь дайте!.. Я так сужу своей глупой головой... Так нет же: сразу - найдем, националдемократ! Приспешник буржуазии! Враг!.. Да еще не смейте сомневаться!

Он был весь перед Апейкой: со своей обидой, со своими раздумьями, своими убеждениями. Было в нем что-то очень юное, почти детское, беспомощное: в том, как он говорил, с какой обидой, - и было вместе с тем что-то не по возрасту зрелое, взрослое: в том, как он рассуждал. Апейка с удивлением замечал, что, пусть хотя бы в том, что он говорил, Алесь знает не меньше, а больше него, немолодого уже человека. От этого у Апейки было двойственное отношение к Алесю: и как бы отца и - товарища. И двойственность была еще бттого, что чувствовал: парень не виноват, что все то, что написано, - клевета. И Апейка рад -был этому: не ошибся в нем! Но одновременно была еще и боль: что на хорошего советского парня возвели такую напраслину и обошлись с ним так жестоко и несправедливо.