Иван Мележ - Дыхание грозы (Полесская хроника - 2)

г И - не пускать. Чтоб и на полосу не ступили! Упереться ногами в землю - и не пускать! В милицию заберут - пусть берут! Все равно, если заберут землю ету, - не жить!..

И если в суд - пусть судят!.. - Тут мысли его немного изменились: Есть же, видно, и на них управа... Быть не может, чтоб не было. Как же ето: прийти и взять без всякого всего! - Снова решил, как последнее, окончательное: - Не дам1 Пусть хоть что!.."

Постепенно светало. Все шире открывалось поле, все дальше и четче обрисовывался лес. Был уже хорошо виден силуэт старого Глушака, чем-то похожий на ворона. Он неприятно напоминал Василю драку с Евхимом, Ганнину беду, оживлял поганое ощущение безнадежной запутанности жизни. Поодаль сошлось несколько мужиков - о чем-то толковали, курили. Среди них был, показалось, и Игнат.

Василь уже хотел направиться к ним, когда заметил: ктото свернул с дороги, напрямую спешит к нему. Женская фигура. Мать! Еще бы, чтоб она да усидела, не прибежала.

А тут и без нее муторно.

- А я сто думаю: где он? - заговорила она беззаботно, как бы ни о чем и не догадывалась. Как бы невзначай прибилась. - Ушел куда-то и не видно!..

Василь недовольно отвел глаза.

- Пойдем уже, позавтракаем... - решилась осторожно, ласково. - Картошка остынет... Век холодную ешь...

Только о том и заботы ему теперь - картошка остынет!

По разговору, по сострадательным глазам ее понимал: знает все, только скрывает тревогу. Хитрит. Притворяется. Это еще больше раздражало.

- Не бедуй, - как бы угадала его мысли. - Жили без етого, проживем как-нибудь и теперь...

- Ат, - нетерпеливо шевельнулся он.

- Проживем... - Она вдруг изменилась, стала озабоченной, деловитой. - И то подумать, чего тут торчать? Начальство в селе еще, Миканор еще спит.

Он неохотно поплелся. Лишь бы отцепиться, не слышать, как хитрит. Все равно не даст стоять.

4

Позавтракав, Василь копался под поветью, следил за всем, что делается во дворе Миканора, на улице. Он видел, как весело, в распахнутой свитке, с кепочкой на макушке, появился во дворе, будто свой открыл дверь в Миканорову хату Хоня; как в драном, замусоленном кожухе вприпрыжку взбежал на крыльцо Зайчик; как степенно, в черной матерчатой поддевке, в картузе с блестящим козырьком, зашел Андрей Рудой; как скромно открыл двери Грибок; как позже всех - тихий, задумчивый - скрылся в сенях Чернушка. Выходил во двор и вернулся в хату Миканор. Землемер не появлялся, но Василь знал, что он тоже в хате. Потом уже - все давно позавтракали - прикатил на телеге из Олешников строгий, аккуратный Гайлис, привез еще какого-то человека, немолодого, в городской одежде. Гайлис привязал коня к Миканорову штакетнику, и оба, с Миканором, что выбежал навстречу, тоже пошли в хату.

Чем больше собиралось в Миканоровой хате членов комиссии, тем больше росла у Василя тревога. Он особенно встревожился, когда приехал и вошел к Миканору Гайлис.

Неприятно ныло внутри, когда гадал, о чем там в хате говорят, что готовят. Видел, что и в соседних дворах следят, ждут. Было заметно, все село живет тем, что должно начаться, - и это еще усиливало тревогу. И как нарочно - не было ночной решительности, и слабость чувствовалась в ногах, в руках. Одолевала робость.

Внутри заныло больше, когда увидел, как вышли все из хаты, стали выносить какие-то приспособления, длинную полосатую доску, связку железных колышков, круг с лентой.

Среди тех, кто собирался в поле, были Даметик и Даметиха.

Даметик - свободный в движениях, уверенный, Даметиха - несмелая, как бы виноватая. Кроме Даметихи, вид у всех был озабоченный, деловой. И разговор, судя по тому, что долетало, был деловой.

Услышав этот разговор, на ближние дворы, на улицу повыходили люди, толпились, следили за важными сборами.

Не усидела в хате мать, вылез дед, переваливаясь сошла с крыльца Маня. Стали у забора, глядели. Дед курил трубку, сипло кашлял.

Мать то и дело оглядывалась, вроде бы безразлично, беззаботно. Так же беззаботно подошла к Василю, начала снова, как маленькому:

- Ничего, жили до етого, проживем и без етого... Да и то подумать уделят же чего-то!.. - Заметила, как он недовольно шевельнулся, догадливо изменила разговор; - И попросить можно, Даметиху или Миканора самого... Чтоб не обделил там, где давать будут...

Только и умеет бередить; Василь отвернулся, дал понять, что не желает слушать. Неласково, исподлобья, проследил, как одни на телеге, а другие пешком, вдоль плетней, двинулись к полю.

Потоптался немного у хлева, побрел на пригуменье. Покопался возле гумна, не видя, что делает: не мог никак одолеть большого беспокойства, отвратительной слабости, что обессиливала его. Поглядывая исподлобья, видел: на пригуменьях там и тут собирались группки, озабоченно толковали.

Несколько человек прошло в сторону цагельни - веселые, любопытные, хмурые; а он все копался, все не мог набраться смелости, ясности, преодолеть нерешительность. Как бы заново слышал грозную латышову речь на собрании, которая особенно тревожила: не один он знал, что латыш слов на ветер не бросает; после слов Гайлиса будто ближе чувствовалась юровичская боковушка, угроза Зубрича: "Можем и вернуть!" Не утихали, не забывались настойчивые уговоры матери. И все же она не давала покоя, земля его, словно звала защитить ее; ни на миг не глохло в нем сознание, что телега приближается к цагельне, что скоро все начнется. Что близко-близко минута, которая все решит. Что нельзя сидеть, медлить.

Он бросил грабли, которые почему-то держал, тяжело двинулся от гумна. Как что-то постороннее, заметил, что начал накрапывать дождь, заметил и туг же забыл: сразу за гумнами глаза нашли, где уже телега. Телега приближалась к цагельне. Доехала до купы осин и сосен, свернула в поле, на время спряталась за деревьями...

В поле стояло несколько группок - мужчины и женщины; Василь присоединился к одной, в которой был Игнат и еще несколько мужиков. Он сразу отметил, что большинство мужиков настроены мирно: только у двоих, кроме Игната, было здесь немного земли, но и двое этих, казалось, не горевали или не показывали горя. Словно решили: что будет, то будет. Василь только в Игнате почувствовал своего единомышленника. Все же он, как и Игнат, не отходил от других:

странно, даже возле этой группки было как-то спокойнее, увереннее Про себя подумал: а может, и правда, уступить?

Что будет, то будет. Но он отмахнулся от этой мысли.

Видел, как в самом углу поля, за цагельней, около леса, телега остановилась, как землемер стал что-то искать в ней.

Расставил треногу, приладил какое-то приспособление; один из мужиков сказал, что там есть такой бинокль, что показывает, как мерять. Незнакомый, которого привез Гайлис, пошел краем поля вдоль леса, с длинной доской, мужик сказал, что ее зовут рейкой. Отойдя, незнакомый остановился, поставил рейку перед собой, а землемер согнулся у своего приспособления, начал всматриваться в "бинокль". Еще двое - было видно: Хоня и Грибок потянули ленту. За ними со связкой колышков потащился Чернушка. Останавливаясь около Хони, то и дело втыкал колышки в землю.