Федор Достоевский - Том 14. Дневник писателя 1877, 1980, 1981

Свои воспоминания о похоронах Некрасова, спустя 30 лет, А. А. Плещеев начинает именно с этой сцены: «Сегодня, 27 декабря 30-летие со дня смерти Некрасова. На похоронах его завязался спор, который, пожалуй, удовлетворительного объяснения не нашел и до сих пор. Достоевский начал свою речь на могиле следующей фразой:

— Хотя Некрасов по дарованию своему стоит ниже одного великого Пушкина…

В это время молодой зычный голос, принадлежавший студенту, сидевшему буквально „чертом“, верхом на перилах, произнес: — Выше!

Достоевский оглянулся и заметил твердо и убежденно: — Нет, ниже!

А молодые голоса снова закричали: — Выше!

Достоевский же, со всею возможною настойчивостью и всем возможным спокойствием, отчеканил: — Нет, ниже-с!» (Петерб. газета. 1907. 27 дек. № 355).

«Дело действительно происходило так, как рассказывает г-н Достоевский, — писал вскоре после похорон Некрасова Буренин. — Я могу подтвердить это, так как был в числе присутствовавших у могилы и стоял рядом с г-ном Достоевским: стало быть, то, что слышал он, слышал и я. Прибавлю одну подробность: в числе нескольких голосов один крикнул: „Пушкин был салонный поэт, а Некрасов народный“. Вероятно, г-н Скабичевский не расслышал этого возгласа, а то он бы разошелся, конечно, и о салонности поэзии Пушкина…» (Новое время. 1878. 20 янв. № 681). Касаясь этой полемики на похоронах Некрасова, Короленко в своих воспоминаниях подчеркнул то, что на слушателей «произвело впечатление гораздо более сильное, чем спор о первенстве, которого многие тогда и не заметили. Это было именно то место, когда Достоевский своим проникновенно-пророческим, как мне казалось, голосом назвал Некрасова последним великим поэтом из „господ“» ( Короленко В. Г. Собр. соч.: В 10 т. Т. 6. С. 199). Несмотря на то что сказанное Достоевским у могилы Некрасова и глава, посвященная смерти поэта в «Дневнике писателя», не вполне совпадали, напечатанный текст произвел на современников достаточно сильное впечатление.

…словом «байронист» браниться нельзя. — Объясняя, почему он ставит Некрасова выше Пушкина и Лермонтова, Скабичевский между прочим писал: «…те в своих произведениях находились под сильным влиянием разных западных литератур и никак не могли обойтись без того, чтобы не разыграть перед русской публикой ролей то Шиллера, то Шекспира, то Байрона, то Гете, между тем как Некрасов является перед нами вполне самобытным и самородным, чисто русским талантом, таким, одним словом, каким до него могли являться только выходцы из самого народа, вроде Кольцова, Никитина или Шевченки» (Биржевые ведомости. 1878. 6 янв. № 6).

После исступленных, восторгов новой веры в новые идеалы, провозглашенной в конце прошлого столетия во Франции… — Имеются в виду Великая французская революция 1789–1794 гг. и выдвинутые ею лозунги: «Свобода! Равенство! Братство!».

Старые кумиры лежали разбитые. — Завуалированная цитата из стихотворения А. Н. Майкова (1821–1897) «Празднословы» (1859 или 1860):

…и явился великий и могучий гений, страстный поэт. — О Байроне (1788–1824) и его русских последователях см. также в «Ряде статей о русской литературе» (1861).

…муза мести и печали… — Из стихотворения «Замолкни, муза мести и печали!» (1856).

Дух байронизма вдруг пронесся как бы по всему человечеству… — Творчество Байрона имело немалое значение для всей европейской культуры. Влияние Байрона при жизни поэта и позднее (в Англии и за ее пределами) было более сильным, чем влияние кого бы то ни было из поэтов-романтиков (об этом см., например: Дьяконова Н. Я. 1) Лирическая поэзия Байрона. М., 1975; 2) Байрон в годы изгнания. Л., 1974). Его испытали самые крупные русские поэты: Пушкин, Лермонтов, Некрасов. О русском «байронизме» с отсылкой к мнению Достоевского см.: Бродский Н. Байрон в русской литературе // Литературный критик. 1938. № 4. С. 114–142. См. также: Осмоловский О. Н. Достоевский и Байрон (к постановке проблемы) // Вопросы русской литературы. Львов, 1977. Вып 1 (29). С. 100–107.

…такому великому, гениальному и руководящему уму, как Пушкин? — Здесь и далее звучат мысли, подробно развитые Достоевским позднее в речи о Пушкине (1880), ранее — в «Ряде статей о русской литературе». См. также: Дневник писателя за 1877 г. Июль-август. Гл. 2, § III.

«Пушкин был явление великое, чрезвычайное» ~ «не только русский человек, но и первым русским человеком». — С этой мысли Гоголя: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет» ( Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. 8. С. 50) — Достоевский начнет речь о Пушкине.

Увижу ли народ освобожденный // И рабство, павшее по манию царя! — Неточная цитата из стихотворения Пушкина «Деревня» (1819).

…он сам вдруг оказался народом. — Мысль о народности Пушкина Достоевский вслед за Гоголем и (с полемическими оговорками) за Белинским утверждал каждый раз, как только речь заходила о поэте. В «Ряде статей о русской литературе» она развита впервые с достаточной подробностью. Последним развернутым выступлением писателя на тему народности Пушкина была речь о поэте в 1880 г. Непосредственным поводом к рассуждению о народности Пушкина в комментируемом тексте была полемика со Скабичевским, который подчеркивал народность Некрасова как особое его достоинство. Некрасов, по мысли Скабичевского, «воспел горе и радости, страданья и надежды народнных масс совершенно такими же звуками, как будто сам народ через его уста вылил все, чем живет он в настоящую минуту…» (Биржевые ведомости. 1878. 6 янв. № 6). Утверждения Скабичевского (и его единомышленников) такого рода, умаляющие значение Пушкина и Лермонтова, вызвали у Достоевского полемически заостренное подчеркивание отрицательных сторон личности и деятельности Некрасова.

Вопрос о народности того или иного художника Достоевский отделял также от вопроса о доступности идей этого художника народу на определенном историческом этапе его жизни. Ср.: «…в нашей литературе совершенно нет никаких книг, понятных народу. Ни Пушкин, ни „Севастопольские рассказы“, ни „Вечера на хуторе“, ни сказка про Калашникова, ни Кольцов (Кольцов даже особенно) непонятны совсем народу» (Дневник писателя за 1876 г. Январь. Гл. 2, § III).