Захар Прилепин - ПАТОЛОГИИ

Ползу куда-то в кусты, оборачиваюсь и вижу, что десанты вообще никуда не прячутся, а сидят на корточках возле БТРа. Некоторые даже курят. Обстрелянные пацаны, сразу видно. У БТРа одно колесо смотрит вбок, шина висит лохмотьями.

Солдатики повыпрыгивали из «козелка» и грузовичка, и, не теряя времени даром, тащат в машины пиво и консервы с прилавков. Торговки не сопротивляются, - спешно убирают под одежды лоточки с пришпилинным к черному бархату золотишком, - кольцами, серьгами, цепочками.

Очереди раздаются всё ближе. Такое ощущение, что сначала кто-то стрелял вверх (за горелыми постройками? или со стороны асфальтовой дороги?), после начал палить по-над головами, а теперь уже норовит проредить рыночек. Чеченские бабы, покидав в баулы оставшийся товар, побежали в сторону «хрущёвок». Девушка-полукровка, как-то уродливо хромая побежала за ними, оставив товар на прилавке. Потом передумала, вернулась. С ее лотка два солдатика сгребают пиво, засовывая банки за шиворот. Подбежав, она берет банку шпрот и бьёт ближайшего из солдат по лицу. Тот, весело взглянув на девушку, хватает ее за руку, - я жду, что он ее сейчас ударит или вывернет руку, - но солдат аккуратно и быстро извлекает из пальцев девушки шпроты и бегом возвращается к машине.

Глупо зыркаю по сторонам. Слышу, как меня окликают по имени, оборачиваюсь на голос так резко, что кажется, шея слетает с резьбы, - Семёныч, присел возле дороги, у поваленных прилавков. Рядом Вася Лебедев.

- Егор, давай на базу!

Я привстаю, но медлю. Семёныч подбегает ко мне, хватает меня чуть ли не за шиворот, толкает впереди себя:

- Давай, Егор, быстрей!

Подбегаю к БТРу, сажусь у колеса, с левой стороны, так чтоб меня не было видно с асфальтовой дороги. Десанты, почувствовав, что запахло палёным, сгрудились у БТРа, влезли под него, прямо в лужу. Стреляют куда-то, кто куда.

- Хули вы здесь лежите? - кричит на десантов Семёныч, и тут же мне, - Егор, открой ворота! Ты с кем был?

Вдруг вспоминаю, что со мной был Скворец. Не знаю, что сказать. Семёныч имеет полное право застрелить меня здесь же, - я потерял подчиненного.

- Со мной! - отзывается Скворец из под БТРа.

- Ворота откройте! - кричит Семёныч.

Привстаю и теменем чувствую, как над головой пролетают пули, - они действительно свистят.

«Если бы я был выше, я бы уже умер», - понимаю я. И снова, дергаясь, присаживаюсь, опускаю зад, как баба, присевшая помочиться. Я не в силах бежать к воротам. Но Саня уже сорвался, он уже у ворот, уже открывает их. Утопая в луже, я плюхаю, медленно! медленно! медленно! едва не плача, к воротам. Подбегая, падаю на железо ворот, толкаю.

Во двор базы сразу влетают, объехавшие БТР, «козелок» и грузовик. Бегут десанты.

Я, наконец, вспоминаю, что у меня есть автомат, присаживаюсь у ворот, стреляю, - вперёд стрелять страшно, там, вроде, наши бегают, да и не видно из-за БТРа. Бью влево, через низину, в сторону асфальтовой дороги, где стоят нежилые здания.

Представления не имею, откуда стреляют по нам.

Осматриваю опустевший рыночек, - ежесекундно ожидая, что увижу чей-нибудь труп. Но нет, трупов нет. Вообще никого нет. На земле валяется банка консервов, оброненная одним из солдатиков. А вот и наш пузырь, я его выронил, сам не заметил как. Половина уже вытекла. У меня возникает сожаление. Наверное, это исключительно русское чувство, - смертельно тосковать по поводу разлитого спиртного.

- Егор, не стреляй! - слышу.

Из кустов вылезает Слава Тельман.

- На базу все! - орёт Семёныч. Рядом с ним сидит Вася Лебедев, по рации запрашивает крышу, просит, чтобы они нас прикрыли как следует.

- Пусть повнимательнее работают! - говорит Васе Семёныч.

Кто-то открывает двери школы настежь, туда устремляются десанты и солдатики, пригибаясь, бежит Саня Скворец.

У ворот остаются Семёныч с Васей, и мы с Тельманом, несколько десантов.

Семёныч замечает Тельмана:

- Ты здесь? - говорит он недовольно. - Давай на базу.

Слава, упершись автоматом в бок, бежит к школе, давая длинные очереди в сторону асфальтовой дороги. В один прыжок через пять ступеней влетает в двери школы. Я бегу следом за ним.

Мне хочется сделать всё так же красиво, как Слава, - автомат в бок, длинные очереди на бегу. Но автомат у меня почему-то стоит на одиночных (когда я успел переставить предохранитель?), и поэтому вместо роскошных трелей своего «Калаша», я слышу редкие хлопки, сопровождающиеся ощутимой отдачей приклада в живот. Бежать и стрелять одиночными неудобно, я перестаю дергать спусковой крючок, и, прижав автомат к груди, со счастливой улыбкой вбегаю в школу. В коридоре стоят наши и солдатики, встречают. Лица у всех возбужденные. Я даже с кем-то обнялся, вбежав, и пожал руку кому-то, и улыбнулся.

За мной вбегает десант. У дверей школы, вижу я, остановился ещё один десант и самозабвенно палит в сторону асфальтовой дороги. Кто-то из стоящих рядом позвал его по имени, - хорош, мол, давай двигай в школу, - но он, взбрыкнув ногами, падает. В голове его, будто сделанной из розового пластилина, выше надбровья образовалась вмятина. Такое ощущение, что кто-то ткнул туда пальцем и палец вошел почти целиком.

Все оцепенели.

К десанту подбежали Семёныч с Васей, схватили его за руки-за ноги, и втащили в школу.

- Док где? - орёт Семёныч.

Подбегает наш док, дядя Юра. Садится возле парня, берёт его руку за запястье…

- Мужики, у него дочка вчера родилась! - говорит кто-то из десантов, будто прося: ну давайте, делайте что-нибудь, оживляйте парня, он ведь свою дочку ещё не видел.

Пощупав пульс, потрогав шею десанта, док делает едва заметное движенье руками, - как бы бессильно раскрывая ладони, - смысл движенья этого прост и ясен, - парень убит.

Семёныч сгоняет всех в «почивальню», приказав никому не высовываться. Сам, взяв Кашкина, собирается идти на крышу. Уже переступая порог, разворачивается, - увидев Славу Тельмана, обтирающего грязные штаны.

- Ты чего же меня бросил, боевик хуев? - спрашивает Семёныч у Славы. - Почему меня Вася Лебедев прикрывал?

- Семёныч, я в другую сторону из машины выпрыгнул… - начинает рассказывать Слава, но Семёныч уже вышел, долбанув дверью.

- Каждая божия тварь печальна после соития, - говорила мне Даша, памятуя слова одного русского страдальца; мы лежали в ее комнатке с синими обоями и она гладила мою бритую голову, - каждая божия тварь печальна после соития, а ты печален и до и после.

- Я люблю тебя, - говорил я.

- И я тебя, - легко отвечала она.

- Нет… Я люблю тебя патологически. Я истерически тебя люблю…

- Там, где кончается равнодушие, начинается патология, - улыбалась она.

Ей нравилось, что - кровоточит.

У меня начались припадки, в те дни. Я заболел.

Я шёл к ее дому, и мне очень нравилась эта дорога. С улицы, где чадили разномастные авто, я сворачивал во дворик. В подвальчике с торца дома, мимо которого я проходил, располагалась какая-то база, и туда с подъезжавшей «Газели» ежеутренне сгружали лотки с фруктами и овощами.