Всеволод Иванов - У

Черпанов скрылся в одну из казусных дверей.

Мы присели неподалеку от громадного гардероба, упиравшегося казеннокошным туловищем в колонну. Рядом с гардеробом исчерна-мутное, чудовищной высоты - в три человеческих роста - возвышалось трюмо, чем-то напоминая кабана, если вообразить, что его можно поставить на задние ноги. Но если как-нибудь мы объясняли стояние здесь гардероба, для комнатенок он был, пожалуй, чересчур громоздок, массивен, даже вряд ли его сейчас удалось бы разобрать, столь крепко сошлись его скрепы от вечности,- то появление здесь трюмо стоило отнести, для успоко-ения пытливости, к тому хламу, который украшал лестницу. Но как бы то ни было, чьи-то тщесла-вные глаза еще пользовались им, поверхность его - до высоты плеч - была неудачно очищена от пыли и возле него на засиженном мухами проводе свисала похожая на старинный камзол лампо-чка.

Я нервно заметил, что бесцельно нам дальше ждать Черпанова: до отхода поезда оставалось полтора часа.

- Полчаса трамваем, сорок пять минут пешком до вокзала,- ответил доктор так, как будто это ему доставляло крайнее удовольствие.- Разве вас, Егор Егорыч, больше не занимает причина, почему я дернул Черпанова за усы и рассуждение о воинственности усов не показалось вам плос-ким?

- Если б на голове Черпанова вместо волос рос камыш, это меня бы заняло.

Но возмутить доктора труднее, чем раскачать каланчу. Он приниженным голосом, каким говорят врачи, чтоб не услышал пациент, начал разворачивать предо мной свои соображения. Черпанов, по его мнению, долго не посещал Москву, может быть, даже совсем в ней никогда не был. В силу ли своих обязанностей или случайно он увидел московское строительство. Оно вкати-ло в его мысли необычайное количество калорий. Его провинциальный камелек треснул, а заме-нить его калорифером он еще не умеет. Попробуйте дернуть его за усы недели через две-три; посмотрите, что он будет думать через день по поводу своего смешного велосипедного костюма и своих футбольных бутсов! Его влечение к власти еще достаточно не откалено, но дайте какой-нибудь срок "он вас научит натирать полы воском". Небывалая красота девушки - доктор, оказывается, и ее имел в виду, когда дергал за усы,- даже не заставляет его щетиниться против. Словом, он весь в себе. Черпанов? Это какой-то льготный билет. Право, его хочется дать взаймы для исследований кому-нибудь поплосче.

- До поезда - час.

- Какие у вас ограниченные требования ко мне, Егор Егорыч!

Я обиделся. Едва ли доктор верил в "провинциальность" Черпанова, едва ли придавал какое-либо значение своей беседе о "даровании счастья".

- Лучше получить кромку платья, чем обещание, Матвей Иваныч.

Доктор, по всему видно, желал продолжать "вскрытие" Черпанова. Но нам помешали. С ули-цы вошло несколько молодых женщин. Доктор встал. Трое поднялись по лестнице, а остальные направились к нам. Все они были с чемоданчиками, кожаными и веревочными сумками, корзинка-ми из прутьев. Впереди шла в черном шелковом платье, вышитом алым гарусом, чем-то похожая на шлюпку высокогрудая мощная девица.

- Не человек, а сверло какое-то,- сказал я тихо доктору.- Поставьте ее как бакен, преду-преждающий мель, и пойдемте на поезд, доктор. Пароходы для нее найдутся. Она и есть Сусанна?

Доктор отодвинул меня в сторону и вышел вперед.

- Не эта, Егорыч. Третья. Видите третью?

- Борзая?

Но приглядевшись, я и сам должен был признаться в ограниченности своего определения. Высота ее и тонкость действительно чем-то могли напоминать борзую, но тело ее с удивительной мягкостью замыкалось узким лицом, по борту обшитым белыми кудряшками, темные глаза ее походили на пустой патрон, а бесчувственная ловкость движений подводила под лицо ее незыбле-мую и, признаюсь, непонятную высокопарность. Одета она была так, словно боялась встревожить вас сполна представленной злокачественной своей красотой; на ней был ситцевый сарафан, дырявый платочек на голове, а на ногах шелковые чулки и прекрасные замшевые туфли. Я к женщинам отношусь, как к пожару несгораемый шкаф, но когда она мельком взглянула на меня, то я сразу почувствовал какую-то подвластность, какое-то скольжение под откос. Внутренний ожог, с котором доктор направлялся в этот дом, стал мне понятен.

- Нам давно пора встретиться, Сусанна Львовна,- начал было доктор шепотом, оробело.

Но девицы, не дойдя до нас шагов пяти, вошли в комнату, в которую скрылся Черпанов. Вряд ли они слышали доктора. И все же - вот натура! - я больше чем когда-либо понял, что ни при каких обстоятельствах доктор не признает себя забракованным. Ну, лопнул обруч, ну, не подошла какая-то отрасль его многообразного производства, но чтобы злонамеренно и целиком его уничто-жить?..

- Бульонная девица,- сказал я.- И гангренная встреча. Ибо на поезд мы опоздали.

Доктор весело потер руки.

- Прокомпостируем билеты на завтра, Егор Егорыч. Возможно, что и наша делегация сегод-ня не уедет.

- Что ж вы полагаете, делегация займется обжогом кирпичей вроде вас?

- Сусанна сейчас выйдет, Егор Егорыч. Сусанна поняла, зачем я стою в коридоре. А! Егор Егорыч, изучаем мы психоанализ, делаем опыты, а женщины, при набате любви, далеко и давно опередили нас в понимании.

Он опять присел возле трюмо. Как мне ни обидно было опоздание, но все же я с любопытст-вом ждал встречи доктора и Сусанны. Ожидания наши оказались пустопорожними. Вышел Черпанов, сердито пробормотал - "хозяева согласились дать ночлег",- доктор подмигнул мне: дескать, Сусанна настояла! - Черпанов повел нас. В конце коридора, под вторым этажом, который почему-то здесь прыгал вверх, сужаясь до размеров голубятни, оказалась надстройка, клетушка из тесин, годная разве для пары собак не особенно крупного размера, ходить по ней можно было только склонившись в пояс. Половину клетушки занимал матрац из рогожи, набитый ветками и полынью,- последней, как я узнал позже,от клопов. "Необработанное помещение,- пробормотал Черпанов, уходя,- да я и сам живу в ванной". Доктор утешил его, сказав, что мы опытны по этой части, таким помещением надобно хвастаться, что это куда лучше, чем бульвар или асфальтовый чан. Манера доктора сидеть на скрещенных ногах оказалась здесь чрезвычайно пригодной. Я растянулся на матраце, выразив желание, чтоб "невеста" появилась скорее.

- Пора вам и перебродить,- сказал доктор.- Поезд уже ушел.

- Да вы ветреник, Матвей Иваныч!

Что началось! Доктор поджарил меня на тысячах сравнений. Оказалось, что я нуждаюсь в коренном лечении; что мои полезные способности стоят не дороже съеденного леща; что я тухну, как зажигательная ракета, пущенная ошибочно; что на мне клеймо пепелища; что я слаб, как печеное яблоко; что к тому времени, когда опыт жизненный меня сделает годным к употреблению, поджарит, старческий склероз уже съест меня!.. Назвать "ветреностью" дело психологического учения; шипеть на то, что любимая девушка одевается, советуется с матерью, братьями, с отцом - он у ней инвалид - 2-й категории, переходящей в 1-ую! - а с такими людьми, знаете, как надо осторожно говорить: советуется с сестрой своей Людмилой Львовной, "той, которую вы обозвали сверлом и шлюпкой"; девушки склонны к колебанию, да, наконец, просто встретиться и разгова-ривать в этой комнате, где и выпрямиться невозможно,- смешно, здесь надо бы подобрать какие-то особенные выражения. Вдобавок тут торчит третье лицо, бурчащее, бушующее, не умеющее смекать, в чем дело. Нет, зачем же, уходить нельзя, теперь, после намека, вы сами догадаетесь, когда нужно уйти. Прибой ее страсти сгонит вас, как разбитую рюмку, оставленную на берегу после морского пикника!