Фридрих Горенштейн - Улица Красных Зорь

Утро было чистое, солнечное, облака легкие и высокие, как всегда в погожие дни. А меж облаков такие же легкие и высокие птицы. Лесные или поселковые птицы шумят, а этих не слышно - истинно небесные птицы.

- Это жаворонки,- говорит Ульяна,- вот мы сейчас у них здоровья попросим.

Стала, подняла голову и заговорила:

- Ой вы, жаворонки, жавороночки. Летите в поле, несите здоровье. Первое коровье, второе - овечье, третье - человечье.

- Они ведь высоко,- говорит Тоня.

- Ничего... Они добрые слова сердечком слышат.

Пошли дальше. За переездом началось ржаное поле. Ульяна поцеловала колоски и, взяв детей на руки, велела и им целовать колоски.

- Ржаной колосок - медовый пирог. Приехал на сохе, на броне, на кобыле вороне.

Хорошо, весело, красиво вокруг, и по шпалам легко идти. Поезда редкие, раз только пропустили, и по грунтовке изредка полуторка пыль поднимет или телега прогрохочет. Люди совсем уж редко навстречу попадаются. Шли мимо поля - ни одной живой души. Уж миновали поле, когда из брусничника по тропке бабушка Козлова с полным кузовом лесной малины. "Куды да раскуды?" Сели вместе передохнуть.

- День какой солнечный,- говорит Ульяна,- лето славное. Вот рожь как поднялась. С хлебом будем.

- Верно,- смеется бабушка Козлова костяным белогубым ртом,- был бы хлеб, а мыши будут. И мышь в свою норку тащит корку. Мышей развелось невидимо. Это к голоду, к беде. Я, еще солнца не было, иду, а мыши развозились и пищат, беду закликают. А ты далехонько?

- В совхоз, к сестре.

- К сестре - хорошо. Только в брусничник глубоко не ходи. У моей кумы тесть молодой, а уже в чинах. Кажись, главный лейтенант. Так говорит поберечься надо.

- От чего поберечься, бабушка?

- От чего? - И опять костяным белым ртом щелкнула.

Дети дружно заревели.

- Ты, бабушка, детей мне не пугай,- говорит Ульяна,- иди своей тропкой, а мы своей дальше пойдем.

- Ты не торопись,- говорит бабушка Козлова,- ты молодая, тебе беречься не мне. Хоть и старым беречься не грех. Вон Саввишна Котова, моя одногодка, в черничник ходила. Черницы захотела. И встретили ее у мохового болотца два огольцы. Говорят, подымай, бабуся, сарафан. Зачала она их стыдить да ублажать. "Вы молоды, вам молодка потребна". Так, думаешь, они Саввишну послушали?

- Пойдем, дети,- говорит Ульяна,- пора нам. Тетя Вера да дядя Никита ждут.

- Ребят пуще себя береги,- кричит вслед бабушка Козлова,- дядя Толя иголочкой колет, а сестра его Раиса, волосы длинные, на крови пельмени варит.

"Чтоб ты сдохла, щука старая",- подумала про себя Ульяна и скорее прочь пошла. Тоне велела за юбку держаться, а меньшого Давидку на руки взяла. Но уж день не таким чистым казался и за малинкой в брусничник идти перехотелось, хоть дети клянчили.

- Лучше скорее в совхоз доберемся, там с народом совхозным за малинкой сходим.

Но дорога неблизкая, умаялась Ульяна меньшого Давидку на руках нести, умаялась Тоня ножками топать по шпалам. Было уж за полдень, утренние облачка улетели, и в бесконечном небе осталось только солнце да жаворонки. Начинался зной, солнце пекло, а еще сильней солнца пекло от шпал и гравия, покрытых черными мазутными пятнами. Душный запах мазута глушил лесные и полевые запахи. Хорошо - грунтовка свернула и унесла свою пыль к понтонному мосту через Пижму. Ульяна решила держаться железной дороги, которая выведет прямо к совхозу. Да и безопасней, чем к брусничнику спуститься. Дорога пошла на закругление, и уж солнце светило в спину, а сосняк-брусничник был с обеих сторон. Перекусить бы, попить, но боязно было среди леса с обеих сторон. Наконец вышли к Пижме. Шли в другую сторону, а вышли все к той же реке, потому что Пижма река длинная и извилистая. Здесь уж было людно, слышались людские голоса, у пристани причалена была баржа и плоты сплавщиков. На барже сушилось белье, а какие-то подростки ради баловства, видать, жгли на отмели смоляную бочку.

- Ну вот здесь мы и перекусим,- сказала Ульяна,- здесь и со шпал сойти можно. От дороги железной отойти. Здесь место людное. Расстели, Тоня, скатерку, я сейчас на пристань за водой схожу.

- Из ключа попить хочу,- заныла Тоня.

- Попьешь и водопроводной,- сердито сказала Ульяна,- ключ в сосняке остался, который мы миновали. Слыхала, какие страхи бабушка Козлова рассказывает.

Пристань называлась: "Поселок Светотехстрой". Никакого поселка еще не было, но земля во многих местах была очищена от травы и лежало много срубленных деревьев.

Перекусили спеченными накануне Ульяной холодными блинами из пшена и ржаной муки, а для Тони и Давидки Ульяна припасла на закуску яблочко, каждому половинку. Попили водопроводной воды, пахнущей речной тиной. После того как перекусили и попили, не сразу пошли, а еще посидели.

- Ты почему на бабушку Козлову "щука" сказала? - спросила Тоня.

- Вот-те раз, разве я сказала? - удивилась Ульяна.- А сказала - тоже не беда. Щука - рыба умная, она своими острыми зубами все болезни и все беды загрызает. Если укусит невзначай - пенять нельзя, за дело укусила.- И, увидав, что ребята от усталости приуныли, от еды разомлели, а дорога еще не кончилась, пропела, чтоб подбодрить: "Щука шла из Новгорода. Она хвост волокла из Бела-озера. Как на щуке чешуйка серебряная, что серебряная, позолоченная..."

2

В совхозный поселок пришли уж под вечер, усталые, запыленные, потные и продрогшие, поскольку, когда побагровевшее солнце пошло на закат, от леса и Пижмы потянуло холодом, а одеты-то все по-летнему: на Ульяне легкая кофтенка и юбка, на ребятах платьица. Меньшой Давидка, хоть мальчик, тоже платьице носил старое Тонино.

Совхозный поселок быстро разрастался, и дома здесь все были свежие, недавно сложенные, а улиц много, не то что одна - Красных Зорь - да тупички. Зато каждый тупичок на другой не похож, а здесь улицы, как одна мать родила. Хоть была Ульяна у сестры не однажды, но с трудом нашла. Подходит Ульяна к дому, узнает по воротам да по резной фигурке над кровлей, которую дядя Никита вырезал и прибил, узнает и нажимает звонок. Не отпирают. Тогда стучит. Не отпирают. Что за страсть? Уж беспокоиться начала. Но в окнах свет - значит, дома. Опять звонит и стучит. Зинка, старшая, отпирает.

- Тетя Ульяна? Мама еще с работы не пришла.

- А отец?

- Папаня есть, только он спит. Вы проходите.

Проходит Ульяна с ребятами в дом и видит такую картину. Никита лежит на полу навзничь с открытым ртом и храпит пьяным храпом. Штаны, пиджак, рубашка все мокрое и грязное, точно он долго в канаве плескался. Ноги босы и тоже грязны, а рядом ботинки, облепленные комьями грязи, в грязной лужице мокнут. Лицо разбито, в запекшейся крови и засохшей грязи. А вокруг него ребята возятся все пятеро, оравой Зинка, Бориска, Сергейка, Матвейка и меньшой Влас, Давидкин ровесник. Мочат ребята тряпицы в ночной горшок и тряпицами этими отцу лицо обтирают. Тут же кот Барсук трется, слушает с любопытством храп, подойдет, понюхает открытый Никитин рот, понюхает и лапками на полу у Никитиной головы закапывает, понюхает и закапывает. Всплеснула руками Ульяна.