А Герцен - Былое и думы (Часть 6)

Виллих понял, что дело с Курне примет очень дурной оборот, и сам себя предложил в посредники. Бартелеми вполне верил Виллиху и поручил ему дело. Виллих отправился к Курне; твердый, спокойный тон Виллиха (72) подействовал на "первую шпагу"; он объяснил историю писем; после, на вопрос Виллиха: "уверен ли он, что Бартелеми жил на содержании у актрисы?" - Курне сказал ему, что "он повторил слух - и что жалеет об этом".

- Этого, - сказал Виллих, - совершенно достаточно; напишите, что вы сказали, на бумаге, отдайте мне, и я с искренней радостью пойду домой.

- Пожалуй, - сказал Курне и взял перо.

- Так это вы будете извиняться перед каким-нибудь Бартелеми, - заметил другой рефюжье, взошедший в конце разговора.

- Как извиняться? И вы принимаете это за извинение?

- За действие, - сказал Виллих, - честного человека, который, повторивши клевету, жалеет об этом.

- Нет, - сказал Курне, бросая перо, - этого я не могу.

- Не сейчас же ли вы говорили?

- Нет, нет, вы меня простите, но я не могу. Передайте Бартелеми, что я "сказал это потому, что хотел сказать".

- Брависсимо! - воскликнул другой рефюжье.

- На вас, милостивый государь, падет ответственность за будущие несчастья, - сказал ему Виллих и вышел вон.

Это было вечером; он зашел ко мне, не видавшись еще с Бартелеми; печально ходил он по комнате, говоря: "Теперь дуэль неотвратима! Экое несчастье, что этот рефюжье был налицо".

"Тут не поможешь, - думал я, - ум молчит перед диким разгаром страстей; а когда еще прибавишь французскую кровь, ненависть котерий97 и разных хористов в амфитеатре!.."

Через день, утром, я шел по Пель-Мелю; Виллих скорыми шагами торопился куда-то; я остановил его;

бледный и встревоженный, обернулся он ко мне:

- Что?

- Убит наповал.

- Кто? (73)

- Курне, я бегу к Луи Блану - за советом, что делать.

- Где Бартелеми?

- И он, и его секундант, и секунданты Курне в тюрьме, один из секундантов только не взят, по английским законам Бартелеми можно повесить.

Виллих сел на омнибус и уехал. Я остался на улице, постоял, постоял, повернулся и пошел опять домой.

Часа через два пришел Виллих. Луи Блан принял, разумеется, деятельное участие, хотел посоветоваться с известными адвокатами. Всего лучше, казалось, поставить дело так, чтоб следователи не знали, кто стрелял и кто был свидетелем. Для этого надобно было, чтоб обе стороны говорили одно и то же. В том, что английский суд не захочет, в деле дуэли, употреблять полицейские уловки, - в этом все были уверены.

Надобно было передать это приятелям Курне, но никто из знакомых Виллиха не ездил ни к ним, ни к Ледрю-Роллену, - Виллих поэтому отправил меня к Маццини.

Я его застал сильно раздраженным.

- Вы, верно, приехали, - сказал он, - по делу этого убийцы?

Я посмотрел на него, намеренно помолчал и сказал:

- По делу Бартелеми.

- Вы с ним знакомы, вы заступаетесь за него, все это очень хорошо, хоть я и не понимаю... У Курне, у несчастного Курне, были тоже приятели и друзья...

- Которые, вероятно, не называли его разбойником за то, что он был на двадцати дуэлях, на которых, кажется, не он был убит.

- Теперь ли поминать об этом.

- Я отвечаю.

- Что же, теперь спасать его из петли?

- Я полагаю, что особенного удовольствия никому не будет, если повесят человека, который себя так вел, как Бартелеми на июньских баррикадах. Впрочем, речь идет не о нем одном, а и о секундантах Курне.

- Его не повесят.

- Почем знать, - заметил хладнокровно молодой английский радикал, причесанный a la Jesus, молчавший все время и подтверждавший слова Маццини головой, дымом сигары и какими-то неуловимыми полиф(74)тонгами, в которых пять-шесть гласных, сплюснутых вместе, составляли одну сводную.

- Вы, кажется, ничего не имеете против этого?

- Мы любим и уважаем закон. . - Не оттого ли, - заметил я, придавая добродушный вид моим словам, - все народы больше уважают Англию, чем любят англичан.

- Оеуэ? - спросил радикал, а может, и отвечал.

- В чем дело? - перебил Маццини.

Я рассказал ему. .

Они уже сами думали об этом и пришли к тому же результату.

Процесс Бартелеми имеет чрезвычайный интерес. Редко английский и французский характер обличались с такой резкостью, в такой тесной и удобоизмеримой раме.

Начиная с места поединка, все было нелепо: они дрались близ Виндзора, для этого надобно было по железной дороге (которая только идет в Виндзор) отъехать несколько десятков миль от границы внутрь королевства, в то время как вообще люди дерутся на границе, близ кораблей, лодок и проч. Выбор Виндзора, сверх того, сам по себе был никуда не годен. Королевский дворец, любимая резиденция Виктории, разумеется, в полицейском отношении находится под двойным надзором. Я полагаю, что место это было выбрано очень просто потому, что французы из всех окрестностей Лондона только и знают: Ришмон и Вансор.

Секунданты взяли на всякий случай рапиры с отточенными концами, хотя и знали, что противники будут стреляться. Когда Курне пал - все, за исключением одного секунданта, который уехал особо и вследствие того спокойно пробрался в Бельгию, поехали вместе, не забыв с собой взять рапиры. Когда они прибыли на ватерлооскую станцию в Лондоне, телеграф уже давно известил полицию. Полиции искать было нечего: "четыре человека, с бородами и усами, в фуражках, говорящие по-французски и с завернутыми рапирами", были взяты выходя из вагонов.

Как же все это могло случиться? Не нам, кажется, учить французов прятаться от полиции. Злее и расторопнее, безнравственнее и неутомимее в своем усердии нет полиции в мире, как французская. Во время Люд(75)вига-Филиппа ищущий и искомый играли мастерски свою партию, каждый ход был рассчитан (теперь это не нужно: полиция по-русски, вперед говорит шах и мат), но ведь время Людвига-Филиппа не за горами. Каким же образом такой умный человек, как Бартелеми, и такие бывалые люди, как секунданты Курне, наделали столько промахов?

Причина одна и та же: совершенное незнание Англии и английских законов. Они слыхали, что никого арестовать нельзя без "уаранд"; они слыхали о каком-то "абеас корпюс", по которому следует выпустить человека по требованию адвоката, и полагали, что они доедут домой, переоденутся и будут в Бельгии, когда утром за ними придет одураченный констабль, непременно с палочкой (как их описывают во французских романах), и скажет, увидя, что их нет: "Goddamn!"98, - несмотря на то, что ни констабли палочек не носят, ни англичане не говорят "goddamn!".

Арестованных посадили в 5иггеускую тюрьму. Начались посещения, поехали дамы, поехали приятели убитого Курне. Полиция, разумеется, тотчас догадалась, в чем дело и как оно было; впрочем, этого нельзя ей поставить в заслугу, приятели и неприятели Бартелеми и Курне кричали в трактирах и public-гаузах99 о всех подробностях дуэли, разумеется прибавляя и такие, которых вовсе не было и совершенно не могло быть. Но официально полиция не хотела знать, и потому, когда одни посетители спрашивали позволение видеть секунданта "Бароне", другие секунданта Бартелеми, полицейский офицер решился им сказать: "Гг., мы вовсе не знаем, кто из них секундант, кто виноватый, следствие еще не открыло всех обстоятельств дела, называйте, пожалуйста, знакомых ваших по именам". Первый урок!