Александр Эртель - Записки Степняка

Калинкины дворики стояли среди чистого поля; река отходила от них версты на полторы. Все это сообщили мне после. К Панкратову я прежде ездил по иной дороге, минуя дворики.

Мы поравнялись с длинной избою. Два окна выглядывали на улицу и освещали ее. Григорий подошел к окну и постучал; послышались расспросы… Наконец дверь скрипнула, и нас впустили. Где-то на дворе залаяла собака…

Я вошел в избу. Это была просторная сосновая изба, чистая, теплая, с деревянным полом, с «белою» печкою. На столе, накрытом грубою скатертью, лежал непочатый каравай ситного хлеба и стояла деревянная резная соло-{25}ница. В высоком деревянном подсвечнике горела сальная свеча.

Меня встретил хозяин. Это был высокий, статный мужик, с красивым, открытым лицом, с большою русою бородою. Сильная проседь серебрилась у него в волосах; серые глаза глядели умно и насмешливо… По тонким губам бродила какая-то подмывающе-бодрая, слегка лукавая усмешка… Вообще в нем сразу что-то располагало, — есть такие симпатичные лица.

Поздоровались. Я снял шубу и подошел к столу.

— Аль по нужде какой едешь? — спросил меня Андреян Семеныч, бережно вешая мою шубу ближе к печке. Голос у него был приятный и добродушный, но опять-таки с легким оттенком насмешливости.

Я ответил ему, куда еду. Он слегка покачал головой и, накинув полушубок на плечи, вышел из избы. Колокольчики звенели где-то на дворе.

На задней лавке что-то прибирала сморщенная, но бодрая и чрезвычайно подвижная старушка; с палатей выглядывали веселые русые головки детей.

— Что ж, у вас семьи-то только? — спросил я старуху.

Она чуть заметно улыбнулась.

— Нет, сын есть. Да он с женою пошел прощаться к тестю… Должно, гостюют.

Вошли Григорий и Яков, за ними Андреян Семеныч.

— Раздевайтесь-ка да полезайте на печку… Я обсушу зипуны-то… Ты, Григорий, разувайся да положь в печурку лапти-то, они поколева пообсохнут… Ишь, барин-то вас умаял как…

Он насмешливо взглянул на меня.

— Старуха, поищи-ка винца, там, должно быть, осталось; налей ребятам-то по стаканчику…

Старуха засуетилась. Ребята чинно выпили водку и, утеревши полою губы, полезли на печь.

— Ты не выпьешь с дорожки-то?.. Небойсь прозяб… — обратился ко мне Андреян Семеныч.

Я отказался.

— Ну, да оно знамо… — опять-таки насмешливо сказал он, тщательно отряхая Григорьев зипунишко, — шуба-то твоя не этому чета… Мороз-то не вот скоро влезет.

Возражать было нечего… Я посмотрел на часы. {26}

— Много до полночи-то? — спросил Андреян Семеныч.

— Да теперь семь часов.

— Стало быть — пять осталось. Лошадям овса-то надыть? Сенца мы дали.

— Нет… Может, погодка поутихнет, — поедем.

— То-то, смотри… А то овес есть.

— Много считаете до Панкратова?

— Тут хоть и недалеча, версты три, да дорога-то блажная: мало-мальски погода поднимется, ни за что не доедешь… Прогалок-то большой: как не попадешь к Панкратову, так и езди пo степи до самого Битюка; уж там в лес уткнешься — по ту сторону реки будет…

— Ты кто, из дворян, что ль? — бесцеремонно добавил он, развешивая зипун перед горячим «устьем»…

— Нет, не из дворян.

Андреян Семеныч как-то неопределенно промычал, но тон его сразу стал и доверчивей, и добродушней. Он обстоятельно расспросил меня про мое жительство, мои занятия, про крестьянское житье в Малой Березовке (село, около которого я жил), которая была известна во всем уезде благодаря большому винокуренному заводу, носившему название Березовского.

— Да что, Андреян Семеныч, — ответил я ему на последний вопрос, балуются мужики, в Березовке… Пьянство все усиливается, живут плохо… Воровство завелось.

— Т-э-к… — задумчиво протянул Андреян Семеныч, — да, надо правду сказать, народ дюже стал слабее, чем в наше время, — продолжал он, — кабаки эти пошли, и дележи, и воровство… Всего вдосталь!

— Отчего же это, Андреян Семеныч?

— А уж бог ее знает с чего! — Андреян Семеныч развел руками. — Я помекаю так: все от голодухи больше… Ты вот погляди на наш поселок: живем мы, слава богу, покедова — в достаче, ну и не заметно, чтобы пьянство, алибо что… И народ у нас дружнее, мирское дело не продаст, не пропьет… А ты, вон, погляди в Россошном у них, — он кивнул в сторону Григория, выбрали они ходока, за луга стараться, — соседи у них луга отбили, — что ж ты думал?.. — взял этот ходок да за две сотенных документы и продай суседским!.. Вот они как мирское дело-то понимают. {27}

— Это верно, — подтвердил Григорий, — Кузьма Семеныч у нас есть, теперь кабак открыл, с нового года.

— И приговор ему дали? — удивился я.

— Дали. Старикам поднес восемь ведер, ну и дали…

— А луга так и остались за соседями?

— Как же, известно, остались… Летось, петровками, какая драка из-за них была!..

— Ну вот… — развел руками Андреян Семеныч. — У них, чтоб какого-нибудь согласия промеж себя, и не спрашивай… Всяк по-своему, порознь… Только одно и есть мирское дело — мирские деньги пропить… Это они давай!.. И так у них заведено еще: всех дворов в селе около двухсот будет.

— Более, дядя Андреян, — перебил Григорий.

— А то еще и более, а всеми делами десять аль двадцать мироедов ворочают… Мироед и на сходке, и в волостной, и в кабаке… И как ведь это у них: чуть мужик справится, зашибет где ни на есть копейку, так сейчас и норовит суседа закабалить… И тут уж его бойся… А вот у нас на поселке дворов двадцать есть, да как все мы по капиталам-то ровны, у нас закабаливать-то и некого…

— Ты мне вот еще растолкуй, Андреян Семеныч, — сказал я, — вот вы, барские ведь, кажется, были?

— Барские.

— По сколько у вас на душу земли-то?

— Три с осьминником.

— Ну, вот в Большой Березовке однодворцы живут, у них по пяти десятин на душу приходится, а живут они — почти полсела побирается, отчего это?

— Ты нас в расчет не клади… Мы еще отцовским нажитием сыты, это вот с воли-то маненько поупали, а то зажитнее нас в округе не было.

— Ну, не вас, так взять других барских, все они живут справнее однодворцев…

— Это правда, что супротив барского однодворец не вынесет… Перво-наперво, работает он куда плоше нашего, под страстью не был, барщины не знавал, а другое дело — избалован… Ну, вот теперь и расплачивается…

— Не равен однодворец, не равен барский, — отозвался Григорий, — вот тоже оленинские барские, а живут-то никак еще хуже нас, грешных… {28}

— Да, оленинские точно что плохо… — сознался Андреян Семеныч.

— Да, видно, всем не меды, — добавил он после некоторого раздумья, куда ни погляди, горе одно… Что барские, что однодворцы…

Он сел к столу и, садясь, хватился за спину.

— Эка поясница-то одолевает… Должно, все палочки отзываются…

Он как-то, не то зло, не то весело, усмехнулся.