Фазиль Искандер - Англичанин с женой и ребенком

— Это хорошо, — кивнул он головой на мои слова и остановился, чтобы лучше их усвоить.

Я слегка сдвинул его с места, и мы снова пошли. Он все еще не выходил из глубокой задумчивости. Вид у него был особенно комичен оттого, что сам он не испытывал ни малейшего стеснения по поводу своей шотландской юбки.

Мы обогнули клумбу с каннами, горящими, как кровавые факелы. Почему-то хотелось сорвать один из этих цветов и вручить ему, как олимпийский факел. Обогнув клумбу с каннами, мы вошли в бамбуковую аллею, и тут англичанин неожиданно стал похож на магараджу, возвращающегося в свой дворец после омовения в священных водах. Особенно он был похож на магараджу со спины.

Бамбуковая аллея выходила прямо к главному корпусу, где находилась медицинская служба. Заросли бамбука у самого здания настолько редели, что аллея легко просматривалась с обеих сторон. Поэтому мне хотелось, Чтобы мы как можно быстрей прошли это место. Но именно здесь англичанин остановился и с некоторой тревогой спросил:

— Вояж доктор считай?

— Что? — переспросил я, не понимая, о чем он говорит.

Главное, он останавливался после каждого вопроса. Мы уже были в каких-нибудь двадцати шагах от главного корпуса.

— Мой платил вояж Совьетский Союз, — начал англичанин, глядя мне в глаза и терпеливо помигивая выцветшими ресницами.

— Да, — сказал я, стараясь понять его и украдкой наблюдая, нет ли поблизости коменданта или кого-нибудь из его помощников, что было бы еще хуже.

— Мой платил вояж, море, коттедж, — перечислял он и вдруг с силой логической догадки (лекторский прием!) добавил: — И доктор!

Тут я догадался, что он имеет в виду. Он хотел сказать, что наш случайный поход к врачу входит в стоимость его путешествия в Советский Союз. Разумеется, такое толкование закона о бесплатном лечении я не мог оставить без уточнения, даже рискуя подвергнуть опасности само практическое применение этого закона.

— Биг дог, папи! — внезапно прервал нас звонкий голосок мальчика. Он прозвучал, как голос юнги, первым заметившего вражескую бригантину.

Мальчик гордо приподнял голову, выпятил грудь к воинственно уставился на дорогу. Мне показалось, что в его храбром голосенке прозвучала англосаксонская готовность оказать сопротивление насилию в любой точке земного шара. Впрочем, одной рукой он крепко держался за руку отца.

Здоровенная санаторская овчарка, пес давно заласканный и закормленный отдыхающими, ленивой трусцой прошел мимо нас, по-видимому даже не почуяв иностранного происхождения моих спутников. Мальчик проводил его взглядом и успокоился.

— Доктор не входит в стоимость вояжа, — сказал я несколько поникшим голосом, возвращаясь к нашей беседе, и сделал попытку сдвинуться с места.

— Зачем не входит? — строго спросил англичанин, отстраняя мою попытку.

— У нас доктор без денег, доктор нот мани, — добавил я для большей ясности. — Мне доктор без денег, вам доктор без денег, ему доктор без денег, — показал я на мальчика и сделал широкий жест рукой, как бы присоединяя к нам пляж, санаторий и всю страну.

— Коммунизмус! — радостно догадался англичанин.

— Да, — подтвердил я, но почему-то не успокаиваясь на достигнутом понимании. — Вир бауен моторен! Вир бауен турбинен! Вир бауен машинен! — в ритме марша добавил я неожиданно для себя.

По-видимому, в результате умственного перенапряжения в голове у меня произошел какой-то сдвиг и на поверхность всплыл этот обрывок стишка, когда-то наспех проглоченный на уроке немецкого языка и с тех пор бесцельно блуждавший в мутных глубинах памяти.

— Я, я! — по-немецки же прервал меня англичанин с некоторым раздражением, но не к самой индустриальной программе, как я понял, а к тавтологической длине списка.

После этого нам удалось сделать несколько шагов, но тут раздался карающий голос:

— Голые, куда прете, голые!

Я оглянулся. Пожилая женщина в хозяйственном халате вышла позади нас прямо из бамбуковой рощи.

Я решил этой горластой хозяйственнице не давать возможности приблизиться к нам и сам пошел ей навстречу. Я шел, глядя на нее и делая тайные знаки в том смысле, чтобы она замолкла, что это совсем особый случай, где не нужно кричать, что сейчас я к ней подойду и все будет ясно.

— Голыми куда прете! — еще громче повторила она, показывая, что ее гримасами не возьмешь.

— Сейчас, сейчас, — взмолился я, убыстряя шаги и делая руками жесты наподобие дирижера, который умоляет оркестр перейти на пианиссимо.

— Вы с какого заезда, вы что, не знаете правила, а еще москвичи, голыми прете по территории!

— Во-первых, я не голый, а во-вторых, он англичанин, — начал я, пытаясь настроить эту камнедробилку на более академический лад.

— Так вы не наши! — взорвалась она и ринулась вперед в сторону англичанина так решительно, словно собиралась сдернуть с него полотенце.

Но нет, приблизившись к англичанину, она сначала девственно отвела голову в сторону, а потом и сама повернула направо к поредевшим зарослям бамбука, чтобы сократить путь к административной конторке. Халат ее развевался на ходу, цепляясь за мелкие поросли бамбука. Она его гневно одергивала руками, не давая снизить праведную скорость своего движения.

Когда я подошел к своим спутникам, она уже прошумела сквозь заросли и крикнула с той стороны:

— Стойте на этом месте, никуда не уходите!

— Мадам кричайт? — спросил англичанин, приподняв свои выгоревшие брови.

Я махал рукой возле головы, как бы ссылаясь на некоторое умственное расстройство этой женщины.

— Солнце, — догадался англичанин и кивнул на небо.

— Да, — сказал я, увлекая своих спутников как можно быстрее вперед.

— Голый англичанин! — услышал я издали, когда мы заворачивали за угол главного корпуса.

Нам нужно было войти в первую же дверь. У входа за столиком сидела девушка-дежурная.

— Кабинет кожника? — быстро спросил я, не давая ей опомниться.

— Второй этаж, первый направо, — по-военному отрапортовала она, стараясь не удивляться.

Я повернулся к англичанину и жестом устремил его в сторону лестницы, стараясь хотя бы с тыла прикрывать его наготу.

Англичанин был совершенно спокоен. Продолжая держать мальчика за руку, он с достоинством поднимался по лестнице, устланной ковром. Узор на ковре каким-то образом гармонировал с узорами на его набедренной повязке, и теперь он еще больше был похож на магараджу.

К счастью, больных, ждущих очереди, не оказалось, и я постучал в дверь.

— Войдите, — раздался спокойный женский голос.

Я открыл дверь и вошел. За столом сидела миловидная женщина в халате, источавшем свет милосердия.

— Простите, — сказал я и в двух словах объяснил, в чем дело, не забыв отметить не вполне обычный костюм англичанина. Доктор внимательно слушала меня, кивая головой и глядя на меня тем ясным профессиональным взглядом, цель которого не столько понимать пациента, сколько успокаивать его.