Владимир Чивилихин - Елки-моталки

Зима тянулась долго. Родион занимался с парашютистами, ездил в техникум на экзамены, у матери в деревне потом пожил, и все ладом выходило. Если б не этот случай по первому разряду! А то ребята теперь где-то одни шуруют, а ты тут лежи да загибайся...

В комнатушке застоялся тяжелый запах. Под койкой Родиона лежал бывший в употреблении парашютный ранец с червивой картошкой, и друзья забыли про него. В углу, жирно блестя стволами, стояла Санькина тулка-бескурковка. Несло зверем от старого, плохо выделанного медведя, что разлегся по всему полу; в густую шерсть забились всякий сор и старые окурки. На стенках висели пустые птичьи клетки. Родион каждую зиму занимался щеглами и чечетками, отпуская их на волю к первому своему вылету. В этот рейс он собирался наспех, пичуг выпустил, а клетки не успел почистить.

Родион-то принюхался и ничего не чуял, а хозяйке было наплевать. Правда, она сразу ласковела, когда заходили ребята: "Пожалте, гости дорогие, пожалте!" Родион не знал, что парашютисты из его команды в складчину купили ей кусок штапеля, чтоб она получше ходила за ним. Чуть свет хозяйка начинала бродить по дому. Зачем это она бесконечно топала за стенкой? Дышала со свистом, и шаги ее были тяжелыми, будто она таскала на плечах воз.

Утром принесли "Лесное хозяйство". Родион перелистал его, однако про пожары там снова ничего не было, и он закинул журнал под кровать. Тоска! В окно был виден кусок неба, безрадостно яркого и чистого. И что это за весна такая сухменная, пропади она пропадом совсем! Видать, никто не придет и сегодня.

Около полудня, однако, послышался с крыльца умильный голос хозяйки:

- Проходите, дорогие гости, проходите!

Никак, рабочие? Они! Входят по одному, цепочкой, будто по тропе. И дядя Федя впереди, Неелов. Несет свою драгоценную кудрявую бороду, только губы да нос из нее. Родион заскрипел койкой.

- Да лежи ты! - сказал дядя Федя.

Славно. Остальные тоже, должно быть, прямо из тайги. Потискали ему руку, расселись кто где.

- Проветрить бы, Родя. Берлогой у тебя прет.

- Проветривай не проветривай, - махнул рукой Родион, разглядывая мужиков.

Ты скажи, все прошлогодние опять подобрались! Ну, с этими-то можно дела делать. Каждую весну летнаб Гуцких нанимал сезонников. В другое время все они таежничали - соболя и белку били, шишковали, вывозили к рекам лес для самозаготовителей, сплавляли его полой водой, а как сгоняло снега, из разных мест собирались на лесные пожары. Просились непременно под команду Родьки Гуляева, потому что парень он был грамотный, оборотистый и огонь его слушался. Родион ими тоже дорожил. Новый человек неизвестно чего стоит, и в тайге лучше нет с теми, кого ты видел во всяких видах. А этих людей, разных по возрасту и характерам, но в чем-то очень сходных меж собой и с ним самим, он даже как бы любил - ему не скучно было слушать их обыкновенные разговоры о бедах-заботах, знал семейные дела каждого, грехи и слабости, без каких человек не живет на земле.

Рабочие принесли с собой, конечно. Дядя Федя сполоснул из бутылки стакан, стоящий на столе, налил Родиону.

- Шуруй, старшой.

- Отрава, - скосоротился тот, жалостливо поглядывая на дядю Федю, во всяком деле бригадира. - Как только вы ее, стерву, пьете?

- Да как? Так уж. К трудностям нам не привыкать, сам знаешь.

Сдержанно заулыбались, и было понятно, что дело вовсе не в этой старой немудрящей шутке, а просто всем было хорошо - вот так вот собрались и зашли. И Родион радовался, потому что бригада в порядке и зашла полным составом.

- Тебя хоть просвечивали, Родя?

- А вы думаете, эти доктора меня живьем отпустили бы, если б кости потрескались?

- Стал быть, в порядке?

- Как видите! - Родион закурил, затянулся. - Вы сегодня из лесу? А Санька Бирюзов где?

- Уже на север кинули.

- Вертолетом?

- Им.

Дядя Федя обнес всех за здоровье старшого и себя не забыл. Пожарники закусывали кое-чем, молча наслаждаясь законным в начале сезона причастием.

- Вот проклятая погодка! - сказал Родион. - Раскочегарило?

- Кой-куда уже не пролетишь - дымно... Да это ладно, как у тебя-то вышло все?

- Подсобите-ка, - сморщился Родион.

Его приподняли, подивившись, что он нисколько не усох. И даже пошутили: мол, больно уж много в тебе, паря, требухи. Родион бережно опустил ноги с кровати и сел. Лохматый и лобастый, он будто поширел в плечах, когда поднялся, покрепчал с виду. Лицо у него было в синих пороховых конопушках, но совсем молодое, живое и свежее, а руки - как у матерого рабочего. Посетители переглядывались: в порядке, значит, наш старшой - шевелится. И не ослаб, видать, ни капельки, все такой же сбитый, как свитух березовый.

- Что было-то, Родя?

- Идем! - показывая, как низко они летели над первым весенним пожаром, Родион повел над столом левой рукой; указательного пальца на ней не было. - Идем. Санька Бирюзов, я и Гуцких...

Подвыпившие пожарники начали уже перекидываться своими словами и сейчас поталкивали друг друга, чтоб не мешать Родиону, однако тот внезапно оборвал себя:

- Да что рассказывать-то? Живой! Вы лучше меж собой поговорите, а я с вами посижу...

Рабочие замолкли, а чуток захмелевший дядя Федя невнятно сказал:

- Это, я помню, меня подо Ржевом тоже...

Потом заговорили все вместе, плохо слушая друг друга, и Родион засекал только обрывки слов и фраз.

- Я им говорю: вы же все знаете, начальство, в зубах карандаши держите...

- А помните, я еще осенью толковал: тяже-е-елый год будет! Одно дело високосный, а потом лист облетал трудно. Вершинный, считай, до снега держался... Уж эту примету я знаю.

- А нас подо Ржевом полегло, мужики, никто не считал, сколько полегло...

- Ну и что же ты этому начальству?

- Да что? До свиданьица, говорю...

Родион смутно слышал негромкий этот говор и вспоминал первый свой в сезоне вылет, перебирал подробности его, которые никогда не обскажешь так, чтобы в точности передать все.

Платоныч заехал за ними тогда чуть свет, даже выспаться не удалось. Санька дремал в пикапе, а Родиону холодно было от свежего утра. На аэродроме он перетаскал к самолету парашюты и груз, немного согрелся, однако сон еще вязал его тягучими путами.

Лесопатрульный Як воробьишкой попрыгал по летному полю, оторвался от него неприметно и поплыл к Саянским угорьям, что выступали на пустом горизонте прямо из плоской земли. Их уже вызолотило солнце, а равнина еще спала. Под сизой утренней дымкой неровности ее были сглажены, краски притушены. И самолет шел пока в земной тени. Но вот он поднялся до уровня далеких гор, и его облило светом. Родион смотрел через окошко на мокрые еще крылья самолета, на смурую землю и слепящее солнце, чувствуя, что вот-вот оно зальет долину и теплый дух от земли рассеет утреннюю марь.