Владимир Чивилихин - Над уровнем моря

- Ты, Шевкунов, все понял правильно. Это не государство придумало, а ведомственные чинуши легкую жизнь себе сооружают. Я-то уже весь порох истратил - бесполезно...

И до сего дня я думаю, что не один такой параграф в той инструкции, потому что уже дорубились до наших мест и теперь послали экспедицию искать леса в самые дальние урочища. А тут, над заливом, совсем нечего брать. Покосы, редкие лиственницы, порослевые березки по две да по три на одном кореню. Алтайцы вечно выжигали этот склон для выпасов, вот береза и взялась...

Скоро хребтина? На ней хорошо, ветрит, сейчас обдует пот, снимет усталость, а дальше прохладными кедрачами можно прибавить ходу. Хороши там леса! Сколько раз бывал, а всегда будто снова, - хороши!

Как это они думают отсюда брать древесину? Задешево не возьмешь, дороги выйдут золотыми. И техника не поможет. Тот таксатор на Колдоре говорил, будто был такой лесной министр Орлов, который попробовал с Кавказа тягать дерева вертолетами и прогорел. А с нашими долинными лесами можно было обойтись совсем по-другому, на этот счет у меня есть свое рассуждение. Молодняк не трогать - пусть бы набирал. Из кубатуристого крупномера выбрать старое и клеймить на рубку. Только по нашему клеймению рубить - и никаких тебе других инструкций не надо...

Пока я бежал по гольцам, стемнело. Видно, придется ночевать. Я чуток спустился в Тушкем. Кынташ криво резал гору на другой стороне долины, чернел едва приметно сквозь жидкий туман и совсем сгинул в темноте, когда я запалил костер. Значит, Симагин вел людей по Кыге, забрал там экспедицион-ников, потом влез на ту хребтину и спустился по Кынташу?

Сейчас все они, видно, тоже ночуют. С больным не полезешь потемну. А сюда подняться можно только маральим следом, Тобогоев его должен найти. Где-то тут, посреди склона, есть полянка, Ямой называется, тропа это место уж не обойдет, потому что в ней стоит чистое болотце, а маралы таким добром дорожат.

Я почти не заснул - все ждал, когда засветит над абаканским хребтом заря, чтоб вниз поскорей да узнать дела. Очень уж долго человек без врача, вот что главное. Неужели это тот самый очкастый Легостаев? Сначала-то он мне не понравился, но, видно, с человеком надо побыть в тайге, чтоб судить. Завел я его тогда на Колдор. Он шагал передом, меня не замечал, все время протирал очки рубахой, смотрел по сторонам и вверх - наверно, думал про свою научность.

А в том урочище тайга ровная, обновленная и только-только набрала силу. Когда вошли в кондовый древостой, он засуетился, начал обнимать то один ствол, то другой, совсем забыл про меня, закричал:

- И эту тайгу рубить? Отсюда масло надо качать!

- Я, конечно, извиняюсь, - сказал я. - Но наука видит, что все эти деревья неодинаковые?

- В каком смысле?

- В таком смысле, что одни полезные, другие вредные.

- Не понимаю, - он смотрит, а я по глазам вижу, что голова у него работает на другую тему.

- Вот это, - показываю, - вредная кедра стоит.

- Почему? - спрашивает он и сам все не на меня, вверх смотрит.

- Она метелкой растет, бесплодная, шишки почти не дает, только другим застит свет. А эта вот - матка! И эта кедра тоже матка, семенистая. Шапкой у нее вершина. Видите?

Тут он меня заметил.

- Надо, - говорю, - аккуратно разредить тайгу, она получит вволю солнца и даст больше добра. Убрать эти метелки, а маткам дать свет...

Инженер совсем меня заметил и закричал:

- Это же мысль! Мысль! Приеду - сразу займусь. Опубликую под вашим именем эту идею? И как просто, как просто!

Он говорил и другие слова - про смешанные женские и мужские деревья, про выгоды в рублях и горы в кедровых садах, но этого всего я не запомнил, только твердо понял, что

наука мало знает кедр - и как отдельное дерево, и когда он поселяется компанией.

Дождь, что ли? Дождь. Промочит меня тут или нет? Дождь в тайге всегда плохо. Спать?..

Утром нашел их быстро. В тайге я никогда не кричу, так нашел. Навстречу залаяла собака Тобогоева, узнала меня, и я скоро услышал голоса внизу. Рассветный час там еще не кончился, из тумана выглядали острые вершины пихт, и в этом молоке кричали люди.

Тобогоев встретил меня на крутой, мало не отвесной тропе, обнял и сказал:

- Хорошо, однако, Иван, - ты пришел.

- А как тут?

- Плохо. Пойдем глядеть.

У костра было трое. Я узнал покалеченного. Это был он, тот самый таксатор, которого я водил по Колдору. Лежал без очков, подслеповатый. Спросил меня:

- Вы один?

- Один, - виновато сказал я, разглядывая плохое, больное лицо, ногу колодой, все его слабое тело. Губы у него пересмякли, были сухие и серые. Никого нет на озере, все ищут.

- Ясно. - Он закрыл глаза.

- А вас всего-то народу? - испугался я. - Симагин разве не тут?

- Двое пошли за водой, - сказал Тобогоев. Все равно дело никуда. Значит, главные спасители все еще на Кыге блукают, и тут надо управляться малой силой. Еще двое лежали на ветках. Один свернулся калачиком, выпятил круглую спину к огню и не шевелился. Другой - длинный и белый, как макаронина, парнишка смотрел на консервную банку, которая стояла рядом с больным. Я заметил, что в ней было немного воды. Да, тут без воды пропадешь, что и говорить. Носилки Тобогоев, видно, делал? Рюкзаки. Ворох грязных бинтов. Этого-то добра я еще принес.

Собака вниз кинулась и завизжала. Там зашевелились кусты. Тобогоев крикнул:

- Несете?

- Несем!

- Несут, однако, - сказал Тобогоев больному, и тот сразу схватил консервную банку. Он даже на локте не мог приподняться из-за палки, привязанной к телу. Вытянул шею и губы, перелил воду в рот. Ее и было-то два глотка, не больше.

- Вчера целый день, - услыхал я голос Симагпна. - А теперь за час туда-обратно.

Он узнал меня и сильно обрадовался, хотя виду не подал, только руку тиснул. Занялся тут же Легостаевым, поит его досыга. Ага, а вот этот-видно, тот самый отдыхающий. Нахохлился в сторонке, часто дышит от подъема, курит. Значит, нас шестеро. Тобогоев не в счет, слаб. Пятеро. Это ничего еще. А они совсем немного его подняли от реки! Да это-то понятно: слабосильная команда, видать, подобралась. Парнишка в городской куртке пьет из кастрюли, как Легостаев, едва голову поднимает. Заболел или раскис? И другой проснулся. Он, конечно, покрепче в плечах, но страшный, оброс весь, глаза мутные, и кашляет со свистом, хватается за грудь. Может, простудился?

Завтрак готовить не стали, вскипятили чайник. Это правильно, потому что время-то идет. Я вывалил из своего рюкзака все, что было. Она мне, оказывается, моя-то, насовала туда между делом добра, вчера вечером я и не докопался. Шаньги, шматок сала, сыр, яйца вкрутую, свежий лук, кусок маралятины с чесноком, копченые чебаки, масло в банке и даже обжаренный куренок. А я-то перед ночью еще подумал, почему это рюкзак прижимается к спине.