Валерий Степнов - Ключ Венчальный. Повесть и рассказы

Хариус пролетел у него над головой и шмякнулся далеко позади. Рыба сверкала влажным серебром чешуи, от головы до хвоста переливалась зелёным и красным, в глазах горела живая ярость. На какой-то миг Анкудину стало жалко эту неземную красоту, но он пересилил себя, ударил рыбину головой о камень. Недолгие судороги пробежали по рыбьему телу, и хариус затих.

Евстафий знал у рыбы место за головой и надкусывал его зубами. Не раз учил брата, но Анкудин так и не смог брать в рот живую рыбу – и брезговал, и боялся.

Через час у обоих было десятка по полтора. С хариусом так – или ловится, или его нет вообще. До вечера было ещё далеко, можно бы порыбачить, но они изрядно проголодались, обоим хотелось скорее отведать хариуса на рожне, как его готовят на Байкале.

Анкудин взялся чистить рыбу. Отобрал полдюжины покрупнее, выпотрошил, отмахнул головы, хвосты. Тушки разрубил на три куска, развернул книжкой и по одному насадил на остро заточенные прутья.

Вот и хариус на рожне. В старину это слово обозначало острую часть копья. Копий давно нет, а слово осталось у байкальских рыбаков.

Евстафий развёл костёр из сухих берёзовых сучьев. Пламя горело ровно, жарко. Анкудин втыкал прутья с рыбой вокруг костра, наклонно к огню. Когда воткнул последний, на первом рыба уже пузырилась, шкворчала, покрывалась золотистой корочкой. Точно выбранное расстояние до огня позволяло рыбе жариться, но не гореть. Тонкие куски насквозь пронизывало острым жаром.

Скоро от костра поплыл чистый, не отягощённый подгоревшим маслом аромат рыбы. Анкудин повернул куски к огню другой стороной, велел Евстафию подготовить чистую бересту. Он сталкивал на неё готовую рыбу и тут же насаживал на прутья другую порцию. Эту решили жарить послабее, чтобы рыба получалась сочнее.

К ужину перед ними высилась золотистая гора хариуса, лежали пучки свежей черемши. Оба непьющие, водка для разгона или для аппетита им не требовалась. Они удобно сидели на спальных мешках, довольные собой, жизнью. Ровно горел костёр, в котелке, только что снятом с огня, напревал крепко заваренный чай. Для аромата бросили в него горсть смородиновых почек.

В берег плескала неспешная волна, погромыхивала галькой. За косой плюхались на воду утки, громко крякали. Завтра они снова наловят хариуса, нажарят, а могут сварить уху. Эдакую наваристую, густую, чтобы ложка в ней стояла торчком, и губы от юшки склеивало. Могут и не ловить. К утру будет готов малосольный хариус. Он тоже хорош. Насолили эмалированное ведро. Могут на утренней зорьке уток настрелять, зажарить в углях или кулеш сварить. Его можно похлебать горячим, можно остудить и побаловаться холодной утятиной.

Да мало ли чего можно, когда в руках сила есть, сноровка имеется, кровь горячей струёй по жилам бежит. Так у них будет завтра, послезавтра и ещё много лет.

Стемнело, небо украсилось яркими, чистыми звёздами, обещая на завтра погожий день. Костерок уютно потрескивал, манил не торопиться, посидеть ещё.

Пожалуй, первый раз со дня кончины отца они расслабились и по-настоящему отдыхали.

– Слушай, браток, чего сказать хочу, – начал Анкудин, прихлёбывая из кружки запашистый чаёк. – Одна забота нам от отцовского наследства. Как от коровы в Индии – и доить не полагается, и выгнать нельзя. На кой нам это золото. Мы что, без него плохо живём? Чего делать с ним? Ну, намоем пуд, а куда денем? Даже домой взять нельзя, так и будем перепрятывать да трястись. Начнём подозревать друг друга, перецапаемся, озлобимся. Ты парень-кипяток, под горячую руку ещё пришибёшь меня.

Евстафий постучал согнутым пальцем по пустому котелку, потом по лбу брату.

– Улавливаешь, старшой? Одинаковый звук идёт.

– Я кроме шуток. Свяжемся мы с золотом, потом не развяжемся. Люди сказывают, оно прилипчиво. Тятя правильно делал, не трогал его. И нам наказывал не суетиться. С государством делиться не охота, с фарцовщиками связываться опасно – золото заберут, а расплатятся свинцом.

– Дыши глубже, Анкудин. Курочка ещё на гнёздышко не села, а ты уж за яичко страдаешь. Жить надо, решая задачи поэтапно. Сначала надо намыть этот пуд, потом задумываться, куда деть.

Костёр догорал, прохладная темнота окутывала братьев, они уже едва различали друг друга, говорили откровенно, будто думали вслух.

– Америка, между прочим, не так уж и далеко, через Берингов пролив, – размышлял Евстафий. – На нашем керогазе полчаса лёту. Соображаешь? Перевестись в Чукотский авиаотряд труда не составит, останется выбрать подходящий момент для перелёта.

– Ждут тебя в Америке, не дождутся. Как из Остапа Бендера золотишко вытряхнут, самому пинка под зад дадут, и покатишься, опережая собственный визг, прямо в дружеские объятья родной милиции. Тут пару пятилеток будешь мыть золотишко где-нибудь на Колыме. Только бесплатно.

– Так и будет, если переть напролом. С умом надо. Можно изобразить американцам вынужденную посадку. Приземлиться где-нибудь на приметную полянку, золото спрятать под кочкой, до поры, до времени помалкивать. Когда пыль осядет, достать и по частям пускать в дело.

– Шустряк. Уже всё продумал.

– Льстишь, старшой. Чистый экспромт. Нам надо продумать, как оборудовать прииск, забросить снаряжение, продукты, чтоб никто не видел, не слышал. Понадобится всего много. Вот это проблема. Имеется у меня одна идея. Для её реализации понадобится лётчик экстра-класса. Если хорошенько поискать в наших рядах, то, пожалуй, и найдём.

Оказывается, ещё в первый приезд Евстафий обратил внимание на сопку по другую сторону ручья. У неё характерный, почти пологий склон, а одна сторона голая, без леса. Будто кто просеку прорубил. Если с неё убрать кустарник, то получится посадочная полоса.

– Ты что, сбрендил? Или головку на солнышке напекло? Кто на такую крутизну сядет? По инструкции уклон на полосе может быть не более двух с половиной процентов. По той сопке только на лыжах кататься. Нет, нереально.

– Я бы тоже так думал, если своими глазами не видел посадку на гору.

– Где ты её мог видеть? Во сне?

– Нет, в кино. Помнишь, мы с тобой в город за рацией летали. Я тебя в кино звал, а ты отказался. Показывали про колумбийскую мафию. Там бывший военный лётчик летал в джунгли за кокаином. Приземлялся он на гору. Я подумал, киношный трюк. Пошёл на следующий сеанс, чтобы получше разглядеть. Нет, всё натурально. На подлёте он сбрасывает скорость, выпускает закрылки и парашютирует. Только шасси касаются земли, врубает газ и жмёт на вершину. Там разворачивается на одном колесе, и готов на взлёт. Ему забрасывают груз, он опять по газам, отпускает тормоз, срывается по склону вниз, моментально набирает скорость и взлетает.

– Какой самолёт?

– Крохотуля моноплан, типа «Сессна».