Борис Житков - Такие прелестные девочки!

– Почему вы, мадемуазель, плачете? – спросил француз-городовой у маленькой девочки, стоявшей на перекрёстке улиц под платаном [5] Плата́н – род деревьев с густой кроной и большими лапчатыми листьями. в позе потерпевшей крушение мореплавательницы, выброшенной на необитаемый остров.

– Со мной случилось несчастье… – Заплаканные серые глаза робко смотрели на огромного полицейского, и слёзы быстро-быстро мелкими капельками покатились по щекам.

– Несчастье, мадемуазель? А вот вы мне расскажите, в чём дело, и никакого несчастья не будет.

– Школьники проходили мимо нашего отеля с музыкой… Я побежала за угол… Они так красиво шли в ногу, бум-бум! И опять за угол… И ещё за угол!.. Пока не заблудилась…

Городовой пожалел, что у него в кармане не было ни простыни, ни большой скатерти. Обыкновенным носовым платком таких слёз не осушишь.

– Хорошо. Вы как раз натолкнулись на такого полицейского, который отводит по домам маленьких заблудившихся девочек. Но прежде всего давайте сядем, вон там скамья. Когда мы сядем, мы будем почти одного роста, и нам удобнее будет разговаривать. Как вас зовут?

– Нина.

– Очень красивое имя, мадемуазель. Сколько вам лет?

– Кажется, пять, – всхлипнула девочка.

– Превосходно. Самое главное мы знаем. Теперь перестаньте плакать и постарайтесь припомнить: на какой улице вы живёте.

Полицейский достал из-под толстого плаща толстую книжечку, в которой были бисерным почерком пропечатаны все улицы, все переулки, все бульвары Парижа, и бережно положил книжечку на колено.

– О, господин полковник! Я уже старалась припомнить, но как же я припомню, когда я не знаю названия нашей улицы? На углу нашего отеля была прибита синяя дощечка с названием улицы, но она так высоко прибита, что я не могла ничего разобрать… И потом, господин полковник, вы меня извините, я ещё не умею читать по-французски…

«КАК ВАС ЗОВУТ?» – «НИНА». – «СКОЛЬКО ВАМ ЛЕТ?» – «КАЖЕТСЯ, ПЯТЬ»

– Вы очень любезны, мадемуазель Нина, но я ещё не полковник. Как называется ваш отель?

– Не знаю.

– С какого угла прибежали вы к платану?

– Не помню…

– Не было ли возле вашего отеля какого-либо большого здания, церкви, памятника? Подумайте хорошенько.

– Был. Против отеля стоял большой жёлтый фургон для перевозки мебели, но я думаю… что он уже уехал… [6] Фурго́н – здесь: крытая конная повозка.

Нина горько заплакала. Все дома в Париже одинаковые, последняя надежда на фургон и та лопнула.

Полицейский задумался.

– Как фамилия ваших родителей?

– Щербаченко.

– Как?

– Щер-ба-чен-ко.

– Какая первая буква?

– Ща.

– Гм… Такой буквы во французском алфавите нет. Какой же вы национальности, мадемуазель?

– Раньше была марсельской, а теперь мы переехали в Париж.

– Да нет же. Турчанка вы, испанка или гречанка?

Нина обиделась:

– Турчанка! А ещё говорите, что вы полицейский, который отводит заблудившихся детей домой… Я русская! И мама моя русская, и бабушка… Щербаченко!

– Да, да. Извините, мадемуазель Нина. Только у русских бывают такие фамилии, которых по первой букве ни в одном алфавите не сыщешь. Надеюсь, что во время своей прогулки вы не перешли границы своего аррондисмана. Пойдёмте со мной в наш комиссариат, как-нибудь справимся уж с вашей фамилией. Напротив русский лавочник торгует, он нам поможет. А по фамилии и адрес ваш разыщем. Хорошо? [7] Аррондисма́н ( фр. arrondissement) – городской округ, район.

В комиссариат? Ах, как испугалась маленькая русская девочка! Мама и бабушка ждут, тревожатся, ломают руки, выбегают к подъезду отеля и спрашивают всех прохожих: «Где Нина? Не видели ли вы Нины, пятилетней Нины Щербаченко с синим бантом в волосах?» А Нина сидит в комиссариате, как бродяжка какая-нибудь… Справа и слева огромные полицейские кричат на неё, чтобы она не смела плакать, и пристают: какая первая буква твоей фамилии? Нет такой буквы «ща»! Боже мой, зачем она побежала за школьниками? Разве бабушка и мама не велели ей дальше угла никуда не бегать?..

– Не пойду! Не пойду! Не хочу в комиссариат… Отведите меня домой!

Полицейский вздохнул. Посмотрел на колотившие по скамейке маленькие ножки, на трясущийся на голове синий бант… Откуда у маленьких детей столько слёз берётся?.. Что же с ней делать?

А вокруг скамьи народ собрался: старушки с корзинками, любопытные школьники, собаки какие-то сочувственно обнюхивали Нинины коленки. И все сразу говорят, лают, дают советы. Кто-то сунул Нине в руку банан. До бананов ли ей, когда она потеряла место своего жительства!..

И вдруг на всю улицу грохот. Из-за угла выкатил огромный жёлтый фургон, серые кони, на козлах толстый француз в синем колпачке, какие школьники носят. [8] Ко́злы – сиденье для кучера в передке повозки.

Нина всмотрелась и со всех ног бросилась к лошадям: едва полицейский успел её за юбочку назад отдёрнуть.

– Фургон, фургон!.. Тот самый фургон, который утром против нашего отеля стоял!

Полицейский поднял руку. Сытые серые кони, похожие на слонов, попятились назад и остановились. Весёлый кучер, конечно, всё знал: и название Нининой улицы, и название отеля…

Французы, улыбаясь, оборачивались. В самом деле смешно: огромный широкоплечий полицейский еле поспевает за маленькой пятилетней девочкой, которая его за руку вперёд тащит. Точно не он её, а она его ведёт.

– Вы зайдёте к нам, господин полковник? Пожалуйста, зайдите, мама и бабушка напишут вам по-французски мою фамилию… И потом у нас есть вишнёвка… Вы не знаете, что такое вишнёвка? О, это очень-очень вкусно! Только, пожалуйста, не говорите, что я так громко плакала, и что вокруг собрался весь Париж, и что вы хотели отвести меня в комиссариат…

– Хорошо, мадемуазель Нина… Только прошу вас, не называйте меня полковником и не бегите так скоро, а то вы оторвёте мне руку.

– Маменька! Тебе шибко неможется? – с тревогой в голосе спросила маленькая девочка.

– Ох… Да… Всю голову разломило, тело горит, самоё так и трясёт… Руки и ноги ноют!.. – ответил слабый голос.

В углу на сундуке лежала женщина, около неё стояла маленькая девочка, трёпаная, в рваном платьишке. Сейчас было видно, что мать её больна: некому было даже белокурую головёнку пригладить. Комната, где они находились, была в подвальном этаже. Тёмная, сырая, холодная, с затхлым воздухом, она напоминала хлев. Во всех углах её шевелились люди; в одном углу кто-то храпел, в другом сидели две старухи и тихо переговаривались, в третьем шла перебранка: кто-то кого-то бранил. Один голос был грубый, хриплый, другой – визгливый. Это спорили хозяйка и жиличка.