Владимир Даль - Повести и рассказы

Даль соединяет линейный путь и циклическое движение: человек у него движется не по кругу, но вперед и назад.

В этом, конечно, состоит специфика его применения традиционных для литературы образов, но эта специфика не ощущается на фоне новых принципов изображения человека, которые разрабатывала литература 1840-х гг.

Литература широко применяла линейные и циклические образы в то время, когда осваивала понимание человека как становящегося единства, человека как находящегося в постоянном развитии. Вершины своей это движение достигает в творчестве Пушкина и уже во второй половине 1830-х гг. идет на убыль.

В творчестве Д.В. Веневитинова и А.И. Полежаева линейные и циклические образы используются в редуцированной и фрагментарной форме. На смену объяснения человека возрастом приходит объяснение человека средой. М.Ю. Лермонтов в «Герое нашего времени» еще колеблется между этими двумя мотивировками, давая две версии формирования характера Печорина. Н.В. Гоголь в «Мертвых душах» еще не знает, среда ли влияет на человек, либо человек создает вокруг себя некую оболочку – среду, и его помещики соответствуют своей среде, а что первично, что вторично, – этого он не показывает. Особое место в этих поисках новых принципов изображения человека занимал и Даль.

Даль в «Жизни человека…» дважды ссылается на Гоголя. Почти в самом начале повести он, дав свою краткую характеристику Невского проспекта как своеобразного мира, пишет: «Другой описал уже население Невского проспекта по дням и часам, по суточным переменам; вы видели, что по Невскому проспекту движется целый мир, сбывает и прибывает попеременно круглые сутки – но мир этот образуется и составляется из сложности всех чинов и званий, из совокупности нескольких тысяч людей, коих судьба сводит день за день изо всех концов столицы и целого царства. Каждое из лиц, составляющих собою мир совокупностей на Невском, служит этому миру час, а много два в сутки; остальное время лицедеи наши проводят во всех концах столицы, продолжают комедию или трагедию свою в Садовой, Гороховой, Литейной, а иной, пожалуй, даже на Острову и на Песках, но наш герой не сбивался во весь свой век со столбового пути Невского проспекта и был и жил тут весь свой век; тут он начал жить, тут и кончил…» Речь идет о повести Гоголя «Невский проспект», которая была напечатана в 1835 г. в сборнике «Арабески». Даль адекватно обозначает свое отличие от Гоголя и вполне сознательно делает это в начале повести, чтобы заострить на этом внимание читателя. Это, разумеется, не полемика с Гоголем, это указание на собственный путь.

Гоголь не показывал в «Невском проспекте» человеческой индивидуальности; напротив того, он резко подчеркивал деиндивидуализацию личности, строя описания на принципе метонимии, когда вещь, деталь туалета заменяют собой человека. Кроме того, Гоголь не изображает «жизни человека»: хотя в его повести показаны два молодых человека, но это только два эпизода, два частных случая, долженствующие подкрепить общую мысль об изменчивости Невского проспекта, это вовсе не изображение человеческой судьбы. Даль уже в заголовке повести указывает на свое намерение показать «жизнь человека», то есть индивидуальную судьбу.

Однако индивидуальная судьба главного героя в повести Даля постоянно сопоставляется с типичной судьбой маленького чиновника в повести Гоголя «Шинель», впервые напечатанной в 1842 г., за год до появления повести Даля. Осип Иванович «молча входил <���…> в контору, молча принимался за переписку разных бумаг, счетов и писем и молча кланялся, если старший конторщик или помощник его входили. <���…> Он переписывал все, что ему наваливали на стол, от слова до слова, от буквы до буквы, и никогда не ошибался; но если бы ему дать перебелить приговор на ссылку его самого в каторжную работу, он бы набрал и отпечатал его четким пером своим с тем же всегдашним хладнокровием, ушел бы домой и спокойно лег бы почивать, не подозревая даже, что ему угрожает». И далее: «Иосиф восходил также мало-помалу лестницу чинов и был уже титулярный – но занятия его оставались все одни и те же, и за сочинительским столом ему сидеть не удавалось». Не надо напрягать память, чтобы сразу увидеть в этих описаниях Осипа Ивановича гоголевского Акакия Акакиевича. И сходство это можно найти даже в мелочах: как сложно происходил выбор имени только что родившегося Акакия, так же сложно происходит это и с героем Даля. При подкинутом ребенке нашли записку, которую сначала прочитали так: «Просим принять сего младенца, нареченнова Гомером…» – и только потом разобрались, что в записке было написано не Гомер, а Иосиф.

Но при всем сходстве видны и различия. Гоголь страдает за своего героя, получавшего крайне скудное жалованье и обижаемого сослуживцами. Даль же отмечает, что Осип Иванович вынужден был прибегать к поискам дополнительного заработка, так как «казенное содержание его никогда не простиралось далее сотен». И вместе с тем никаких нравственных и моральных мучений по поводу своей фактической нищеты он не переживает. Более того, к концу жизни он скопил «до пяти тысяч рублей, отдал их заживо в Невский монастырь и приобрел себе за них там место для погребения». Неженатый Акакий Акакиевич только во время изготовления шинели ощущает полноту жизни, «как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу» [25] Гоголь Н.В. Собрание сочинений: В 9 т. М.: Русская книга, 1994. Т. 3–4. С. 120. . Но неженатый герой претерпевает неудачу и с шинелью. Личная жизнь Осипа Ивановича складывается внешне так же неудачно: имея намерение жениться, он все-таки не смог найти себе жену: «все искания и старания его остались безуспешны; его только раза два одурачили и этим вовсе отбили охоту пускаться на такие сомнительные поиски». Но никакой трагедии в жизни этого героя не происходит.

Гоголь в «Шинели» показывает трагизм судьбы «маленького человека», а Даль в «Жизни человека…» утверждает, что никакого трагизма в этой жизни нет. Недаром поэтому, кажется, Осип Иванович в своем дневнике описывает «одного пьяного, которого городовой вез на дрожках; мужик лежал навзничь, поперек дрожек, глядел на небо и, указав туда же пальцем, сказал с чувством: "Служивый – а служивый! Все там будем!"» В день своих пятьдесят шестых именин Осип Иванович вновь вспомнил эти слова, а вскоре после этого и умер.

Даль использует линейные и циклические мотивировки человеческого поведения общими закономерностями возраста, уже отмершие к началу 1840-х гг., не потому, что он, родившийся в 1801 г., впитал их еще в ранние годы своей молодости, но потому, что в данном случае это был сознательный прием в полемике с Гоголем. И повесть «Жизнь человека…» следует поэтому рассматривать как рассказ об общих закономерностях человеческой жизни, следование которым стирает трагизм неурядиц жизни частной. Это, конечно, не означает, что Даль не ценил гения Гоголя. Но и ценя гоголевский гений, он шел в литературе своею дорогой.