Михаил Елизаров - Ногти

— Благодетель! — сторож хищно сжевал награду кожистыми, будто куриными пальцами.

Бормоча о каких-то дополнительных услугах, что он бы за надобностью и расчленил, и в газетку завернул, хозяйственный старик наклонился к мертвому псу и снял с него ошейник.

— А может, вам собак нравится душить? — доверительно поинтересовался сторож. — Так я могу добыть.

— Спасибо, не нужно, — я поспешно отказался.

— А не желаете уродицу? — он алчно облизнулся. — Тысчонку дайте и вытворяйте с ней все, что душе угодно, помрет — не жалко, я с известкой закопаю. Здесь их раньше много водилось: и уродов, и уродиц, — сторож плутовато улыбнулся, — а потом перевелись, я последнюю забрал…

Кажется, в тот момент он рассмотрел меня полностью. Сторож дурно закричал и рухнул на землю.

— Ты чего орешь, дурак? — я не совсем понял причину его испуга.

— Так ведь убьете, — заплакал сторож.

— Зачем мне тебя убивать? — я удивился.

— Вроде как пару вам нашел!

Мне оставалось поражаться тому наивному изяществу, с которым он записал меня в уроды.

— Пожалейте, я вам ее даром отдам! — сторож проворно вскочил и, ежесекундно оглядываясь, побежал нелегкой старческой трусцой: — Сюда, сюда, тут она…

Он подвел меня к постройке, напоминающей добротный дворницкий сарай, в котором хранят инвентарь.

Какими-то цепляющимися за жизнь движениями сторож отодвинул засов и открыл дверь. Отвесив жалкий книксен, он юркнул в сарай и через минуту вывел обещанную девочку.

— Видите, какая она, — сказал сторож, — чистенькая, сытая, — он погладил ее по плешивой, с редкими прядками светлых волос головке.

Это был ребенок-идиот с довольно милым немного бульдожьим личиком. Я хорошо помнил таких детей, пухлых и беспомощных. Она улыбалась, показывая редкие и мелкие, как рис, зубы. Для соблазнительности ее нарядили в перешитый из больничной пижамы короткий пеньюарчик — из-под застиранных рюш торчали толстые и морщинистые, как у младенца-переростка, ножки.

— Поздоровайся с дядей, Настенька, — сказал сторож с робкими нотками игривости.

Девочка стояла, не шевелясь, затем, по устоявшемуся рефлексу, подтянула до пояса пеньюар, обнажая курчавые гениталии.

Мое молчаливое созерцание послужило сторожу сигналом к бегству. До этого он осторожно пятился, а затем рванул, что было сил за деревья. Девочка глянула сквозь меня слипшимися крошечными глазками и, потоптавшись на месте, заковыляла обратно в сарай.

В природе обозначились первые признаки рассвета. Акварельная чернота небес сменилась синими тонами. Я шел к машине без надежд и без страха. Смерть откладывалась лишь до того момента, пока трупный яд Бахатова, как из сообщающегося сосуда, полностью не перельется в мое тело и не остановит сердце.