Джером Джером - Все дороги ведут на Голгофу

– Рано или поздно кто-нибудь откроет Общества Реформации Прессы, – предположила Флосси. – Интересно, как это воспримут газеты?

– Так же, как Рим воспринял Савонаролу, – предположила Мэдж.

Миссис Дентон встала.

– Они во многом правы, – сказала она Джоан. – Однако не весь храм был отдан лавочникам. Вы должны поставить свой стульчик и проповедовать в каком-нибудь тихом уголке, где идущий мимо помедлит и послушает.

Её уход послужил сигналом к роспуску посиделок. Очень скоро Джоан и Мэдж обнаружили себя в компании одной только Флосси.

– С какого перепуга Хелен привела с собой эту бедную старую деревянную куклу? – задалась вопросом Флосси. – Она за всё время рта не открыла. Она вам не сказала?

– Нет, – ответила Мэдж, – однако думаю, что могу догадаться. Она надеется… хотя, возможно, «боится» будет более правильно… что её муж собирается присоединиться к кабинету, и пытается быть подстать, внезапно начав изучать политические и общественные вопросы. Она уже месяц присосалась пиявкой к Хелен Лейвери, которая водит её по встречам и собраниям. Полагаю, они заключили некую сделку. Убогое зрелище.

– Боже правый! Какая трагедия для мужа, – заметила Флосси.

– А что собой представляет он? – спросила Джоан.

– Взглянуть особо не на что, если вы это имели в виду, – ответила Мэдж. – Начал шахтёром, кажется. Кончит, похоже, премьер-министром.

– На прошлой неделе слышала его в Альберт-Холле, – сказала Флосси. – Он просто потрясающий.

– В каком смысле? – заинтересовалась Джоан.

– Ну, знаешь, – пояснила Флосси, – как вулкан, заткнутый в паровой двигатель.

Они обсудили планы Джоан. Всё указывало на то, что обстоятельства складываются для неё удачно.

Однако в итоге двери перед ней распахнул Карлтон.

Миссис Дентон была полезна и могла бы оказаться таковой ещё больше, если бы Джоан поняла расклад. Миссис Дентон жила одна в старом доме на Говер-стрит, с высокой каменной залой, которая всегда вторила эхом звукам, не слышным никому, кроме неё. Сын её, как считалось, обосновался в одной из колоний. Никто не знал, что с ним сталось, а сама миссис Дентон никогда о нём не упоминала. Что до дочери, на которой она сосредоточила все свои оставшиеся надежды, то та умерла много лет назад. Тем, кто помнил девушку с нерешительным взглядом и тонкими рыжеватыми волосами, мысль о том, что Джоан на неё похожа, могла бы показаться комичной. Однако воспоминания миссис Дентон затерялись в мечтах, и для неё эта схожесть представлялась совершенно изумительной. Боги вернули ей её дитя, ставшее сильным, смелым и умным. Жизнь обретёт для неё новый смысл. Её труды не умрут вместе с ней.

Она полагала, будто сможет запрячь собственную мудрость энтузиазмом Джоан. Она будет предупреждать её о тех ошибках и ловушках, в которые попадала сама: поскольку тоже начинала с бунтарства. Юность подхватит то, что выронила старость. Возможно, пожилая дама вспомнила увядший, с загнутыми углами томик под названием «Излишки», много лет безмятежно простоявший на полке в её большой библиотеке, а, открыв его на букве «О», прочитала писанное её собственным точным и тонким каллиграфическим почерком следующее весьма мудрое рассуждение:

Опыт – это книга, которую все пишут, но никто не читает

К которому она обнаружила в качестве комплимента дополнение: «Опыт непереводим. Мы пишем его шифром наших мук, а ключ скрыт в наших воспоминаниях».

А, дойдя до «Ю», могла прочитать:

Юность приходит учить. Старости остаётся слушать.

За чем следовало:

Способность учиться – вот последний урок, который мы усваиваем .

Миссис Дентон давно прекратила практику записывать свои мысли. Опыт научил её тому, что слишком часто, обращаясь к ним за помощью, мы обнаруживаем, что они изменились. Однако в случае с Джоан воспоминание об этих сдвоенных «излишках», вероятно, уберегло её от разочарования. Джоан знала новую дорогу, избегавшую ловушек миссис Дентон. Ей стало надоедать, что её постоянно сдерживают.

Для «Сестринского дела» она написала серию сжатых биографий под названием «Леди лампы», начав с Элизабет Фрай. Они представляли собой рассказы о праведных женщинах, боровшихся за слабых и измученных, добиваясь справедливости даже для тех, кто не представлял интереса. Мисс Лейвери они порадовали. Однако когда Джоан предложила изобличить пренебрежение и даже жестокость, слишком часто чинимые в отношении беззащитных пациентов частных родильных домов, мисс Лейвери покачала головой.

– Я знаю, – сказала она. – Приходилось слышать жалобы. К сожалению, это одно из немногих предприятий, руководимых исключительно женщинами. И если мы особенно сейчас что-нибудь скажем, наши враги этим воспользуются, чтобы нанести вред делу.

Как-то давнишним летом, вспомнилось Джоан, она делила комнаты переполненного морского курорта с некой девушкой. Комнаты были поразительно грязными. Устав делать намёки, она в одно прекрасное утро сама их вымыла. Она взобралась на стул и начала протирать полки с вековой пылью. Дом был построен на скорую руку, так что в результате она обрушила всё себе на голову вместе с четвертью центнера штукатурки.

– Я так и думала, что вы набедокурите, – устало прокомментировала случившееся домовладелица.

Выглядело символично. Построенный на скорую руку мир. Исходя из лучших побуждений, в него нельзя было въехать, не причинив больше вреда, чем пользы, и обрушив то, чего обрушать никто не собирался.

Она хотела упразднить стальные капканы на кроликов. Она слышала, как плутишки кричат. Ей это представлялось безобидной реформой. Однако ей сказали, что по соседству, в Вулверхэмптоне, проживают достойные люди – причём в весьма большом количестве, – которые зарабатывают себе на жизнь тем, что производят стальные капканы. Если, заботясь исключительно о кроликах, ты запретишь стальные капканы на них, тем самым ты обречёшь этих достойных людей на медленную смерть от голода. Сам местный мэр написал ответ на её статью. Он обрисовал трогательную картину грустных результатов, которые могут последовать после столь плохо продуманной агитации: сотни седовласых мужей, слишком старых, чтоб выучиться новому ремеслу, будут ходить от двери к двери с протянутой рукой. Толпы мелких детишек, бледных и истощённых. Всхлипывающие женщины. Сам частенько проводил с ними погожий денёк. В конце концов, сочувствие к роду человеческому взяло верх.

Она хотела запретить потогонную систему. Она лазила по гнилым лестницам, видела изголодавшихся существ в их норах. Однако выяснялось, что если вмешаться в эту сложную конструкцию, основанную на потогонном труде, нарушится вся структура британской экспортной торговли одеждой. Не только эти несчастные существа утратят своё пусть и гнусное, но хоть какое-то существование, так ещё и тысячи других невинных жертв окажутся задетыми всеобщим крушением. Всё очень грустно, но половина буханки – а если совсем уж откровенно, то тонкий ломтик – лучше, чем полное отсутствие хлеба.