Лев Гумилев - Полное собрание сочинений

Упадок Высокой Порты в XVII в. привлек внимание турецких писателей-современников. По их мнению, причиной упадка были «аджемогланы», то есть дети ренегатов [93] Название «ренегат» в те времена не имело оскорбительного оттенка, и переход на службу к врагу был явлением обыденным. Но если переход в рамках одного суперэтноса даже не считался изменой, то уход к мусульманам лишал ренегата былой этнической принадлежности, как поет в известной оперетте «Запорожец за Дунаем» герой, убежавший к туркам: «Теперь я турок, не казак». , причем искренность неофитов не подвергалась сомнению. Некоторые ренегаты были энергичными и полезными людьми, например француз Кеприлю и грек Хайраддин Барбаросса, но большинство из них искали теплого местечка и добывали синекуры через гаремы визирей, наполненные польками, хорватками, итальянками, гречанками и т. п. Эти проходимцы, не имея ni foi ni loi, разрушали османский этнос, и настоящие османы уже в XVIII в. были сведены на положение этноса, угнетенного в своей собственной стране. Прилив инородцев калечил стереотип поведения, что сказалось на продажности визирей, подкупности судей, падении боеспособности войска и развале экономики. К началу XIX в. Турция стала «больным человеком». Анализируя причины столь странного превращения сильного народа в слабый и говоря о роли ренегатов, известный русский востоковед В.Д. Смирнов в своей диссертации писал: «Неужели же кто-нибудь хоть в шутку станет утверждать, что гг. Чайковский, Лангевич и тому подобные личности из славян, греков, мадьяр, итальянцев и других приняли ислам по убеждению? Без сомнения, никто. А между тем на долю подобных-то перевертней и выпал жребий воспользоваться плодами доблестных подвигов османского племени. Не имея никакой религии, они чужды были всяких нравственных убеждений; не чувствуя никаких симпатий к народу, над которым они властвовали, они жили одной животной жизнью. Гаремные интриги заменяли им настоящую, интересующую всякого истинного гражданина, политику. Семейные связи не вызывались у них изуродованным состоянием организма или восполнялись гнусным пороком… Понятие о благе не шло у них дальше благополучия собственного кармана. Чувство долга ограничивалось приисканием законных предлогов, которыми бы можно было прикрыть свои беззакония, не рискуя сделаться жертвой происков других подобных им общественных деятелей. Словом, будучи османами по имени, они не были ими в действительности» [94] Смирнов В.Д . Кучибей Гомюрджинский и другие османские писатели XVII века о причинах упадка Турции. СПб., 1873. С. 266–267. . Где же решающий фактор: в природе или в гражданском состоянии?

Итак, внедрение в Турцию иноплеменников обострило и без того нараставший кризис классовых противоречий, для которых превращение этнической целостности в химерную играло роль катализатора, ибо каждому понятно, что искренние лояльные чиновники ценнее, нежели лицемерные и беспринципные. И наоборот, развитие классовых противоречий для этногенеза османов играло роль вектора. Сочетание же этнических и социальных процессов в одном регионе оказалось фактором антропогенной ломки ландшафтов некогда богатейших стран мира, в древности именовавшихся странами «благодатного Полумесяца». Завоевания Селима I в XVI в. отдали в руки османских султанов Сирию, Палестину, Египет и Месопотамию, где интенсивное земледелие еще в III тысячелетии до н. э. преобразило первозданный ландшафт.

Шумеры в низовьях Тигра и Евфрата «отделили воду от суши», а созданную ими страну современники называли «Эдем». Аккадийцы построили Вавилон – «Врата Бога», первый в мире город с миллионным населением, для которого хватало пищи без привоза из дальних стран. Антиохия, а потом Дамаск были большими, веселыми и культурными городами, процветавшими за счет местных ресурсов. Малая Азия кормила огромный Константинополь.

Однако культурный ландшафт нуждался в том, чтобы его постоянно поддерживать. Это понимали арабские халифы, покупавшие в Занзибаре рабов для сохранения ирригации в Месопотамии, византийские автократоры, специальными эдиктами укреплявшие мелкое крестьянское хозяйство как наиболее интенсивное в тех природных условиях, и даже монгольский ильхан Газан, организовавший строительство канала в засушливой части Северного Двуречья. Развал культурных ландшафтов Передней Азии наступил поздно: в XVII–XIX вв., во время глубокого мира и упадка Османской империи, так как замученные поборами сирийские, иракские и киликийские крестьяне бросали свои участки и искали лучшей доли в прибрежных пиратских городах, где можно было либо легко разбогатеть, либо сложить голову. А те, кто оставался дома из-за лени или трусости, запускали ирригацию и превращали страну, некогда богатую и обильную, в пустошь.

Начало этого страшного и губительного процесса отмечали уже современники. Французский авантюрист и врач в гвардии Ауренгзеба, Франсуа Бернье, наблюдавший аналогичные порядки в Индии, подвластной «Великим Моголам», в письме Кольберу предрек неминуемое ослабление трех больших мусульманских царств: Индии, Турции и Персии, причем относительно последней он считал, что упадок будет медленным, так как персидская аристократия – местного происхождения [95] Бернье Ф . История последних политических переворотов в государстве Великого Могола. М., 1936. . И ведь он не сговаривался с Кучибеем Гомюрджинским. Совпадение произошло потому, что два умных человека наблюдали один и тот же процесс, умея делать выводы и прогнозы. И нам приходится согласиться с тем, что при стабильном социальном устройстве, в условиях одной и той же формации, но при меняющемся соотношении этнических компонентов в политической системе – государстве, состояние ландшафта, как чуткий барометр, показывает возникновение или наличие подъемов и упадков, а также периодов стабилизации.

Но если так, то у нас нет оснований отрицать причину, указанную упомянутыми авторами: появление в системе новых этнических групп, не связанных с ландшафтами региона и свободных от ограничений экзогамных браков, ибо эти ограничения, поддерживая этническую пестроту региона, ведут к сохранению ландшафтов, вмещающих мелкие этнические группы. Но коль скоро так, то природу и культуру губят свободное общение и свободная любовь!

Вывод неожиданный и пугающий, но это – перефразированный второй закон Ньютона: что выигрывается в общественной свободе, то теряется при контакте с природой, точнее – с географической средой и собственной физиологией, ибо природа находится и внутри наших тел.

Поскольку же аналогичные явления имели место и в Риме, и в Древнем Иране, и во многих других странах, то легко заметить общую закономерность: при наличии эндогамии как этнического барьера процессы шли медленнее и менее мучительно, а ведь для этноса не все равно: просуществует он триста лет или тысячу. И поэтому замечание Ю.В. Бромлея о стабилизирующей роли эндогамии – барьера против инкорпорации – является бесспорным [96] Бромлей Ю.В . Этнос и эндогамия // Советская этнография. 1969. № 6. С. 84–91. .