Валентин Катаев - Зимний Ветер

— Ну, вы еще здесь? г- послышался голос телефонистки.

— Я вас спрашиваю: в чьих руках Центральная?

— Какое это имеет для вас значение? — сказала телефонистка.

— Слушайте, барышня! — заорал Гаврик, потрясая наганом. — Я уполномоченный военно-революционного комитета.

Телефонистка оживилась.

— Так почему же вы говорите из штаба военного округа? — спросила она с интересом. — Там же только что были гайдамаки и генерал Заря-Заряницкий.

— Были, да все вышли!

— Что вы говорите! — воскликнула «барышня» и выключилась.

Гаврик стал терпеливо стучать по вилке.

— Перестаньте стучать! — раздался голос телефонистки. — Я не понимаю, почему вы нервничаете.

— В чьих руках Центральная? — спросил Гаврик.

— Ну, в ваших, в ваших! На посту стоят какие-то матросы с «Алмаза». И что из этого? Теперь вам легче?

— Спасибо! — сказал Гаврик.

— Не за что, — ответила телефонистка. — Мы вне политики. Наше дело — соединять абонентов, а вы себе как хотите.

— Чудачка, — воскликнул Гаврик, — в городе же гражданская война!

— Это нас не касается.

— Подождите. Не выключайтесь. Дайте штаб Красной гвардии.

— Это где: особняк Руссовой, Торговая, четыре? — Да.

— А ваш штаб разве еще там?

— До сих пор был там.

— А я слышала, что он собирается переходить в Воронцовский дворец.

— Давайте.

— Это для меня новость. Даю.

И Гаврик тотчас услышал знакомый, охрипший от бессонной ночи голос:

— У аппарата дежурный член временного военно-революционного комитета Жуков.

— Здравствуйте, Родион Иванович. Это я, Черноиваненкомладший.

— Ну, как у тебя там дела?

— Только что заняли штаб.

— Потери есть?

— Нет. Все обошлось тихо и благородно.

— Ну, так могу тебя поздравить с полной победой Советской власти в городе Одессе, — сказал Родион Жуков. — Вокзал занят полчаса назад. Почта, телеграф, телефон то же самое. В банках наша охрана. В данный момент в типографии «Одесских новостей» набирается наше обращение к населению города. Чуешь?

— Чую, Родион Иванович! — воскликнул Гаврик.

— Транспорт у тебя есть?

— А как же: номер одиннадцать! — сказал Гаврик, но тут же вспомнил про штабной автомобиль. — Стойте! — закричал он в трубку. — Брешу. Совсем забыл. Имеется шикарная штабная машина.

— Утром мы собираем пленум Совета. Треба экстренно оповестить все организации и предприятия. Возьмешь на себя привокзальный район: Ближние Мельницы, Чумку, Сахалинчик, железнодорожные мастерские. Если хочешь, можешь тем же часом заскочить на вокзал. Там довольно успешно действует твой братан. Ну, до свидания, орудуй. Извини, я занят.

Черноиваненко отправился в гараж. Дежурный штабной шофер блаженно храпел прямо в машине, высунув наружу ноги в желтых английских крагах и положив под чубатую голову гайдамацкую папаху с красным шлыком. Он не имел ни малейшего представления о том, что произошло в штабе и в городе.

— А ну, хлопче, за работу! — сказал Гаврик и потряс его за плечо. — Вставай, проклятьем заклейменный! Заводи свою шарманку.

— Что? В чем дело? — пробормотал спросонья шофер, глядя кислыми глазами на Гаврика. — Какого биса? Это машина генерала Заря-Заряницкого, и я ее подаю только по приказанию дежурного по штабу.

— А теперь будешь подавать по приказанию уполномоченного военно-революционного комитета. Или же исполкома Румчерода, если это тебе больше нравится. Будем голосовать или принимается так? — спросил Гаврик, поигрывая наганом.

Немного погодя, скользнув фарами по Пироговской улице, длинный штабной автомобиль с брезентовым верхом, откинутым, как у экипажа, выехал из ворот, где матросы уже устанавливали новенькие пулеметы «Максим», найденные в штабном складе.

— Мариночка, серденько мое, тебя там на генеральском месте не сильно трясет? — ласково спросил Гаврик, обернувшись назад.

Он на всякий случай сел рядом с шофером и держал в руке оружие.

Марина промолчала, и Гаврик увидел ее улыбающееся лицо и белки глаз, сильно освещенные луной, которая теперь казалась еще ярче.

Рядом с Мариной сидел старый рабочий-красногвардеец. Судя по тому, что он все время вертелся на скользких кожаных подушках, можно было заключить, что он едет в автомобиле первый раз в жизни.

А на крыле машины лежал матрос в бушлате, выставив вперед винтовку.

Это была чудесная, ни с чем не сравнимая ночь победы. Над самой головой невероятно ярко, обложенная мозаикой облаков, горела луна. Помертвевший город был весь как бы освещен сверху синим бенгальским огнем.

Крепчайший норд-ост разыгрался вовсю. Он стремительно лился на город из степных просторов, из-за Жеваховой горы и лиманов. Он летел через Пересыпь и Молдаванку, сгибая в дуги молодые тополя Дюковского сада, шатая старые акации. Он уже не свистел, а гремел, звеня в трамвайных проводах, срывая вывески и валя с ног ночные патрули, притулившиеся в парадных подворотнях.

У вокзала горели костры. Багровый дым валил вдоль привокзального сквера, обнесенного узорчатой чугунной решеткой.

Искры летели с такой силой, что насквозь пронизывали дрожащие туи. Дымное пламя отражалось в черных окнах здания судебных установлений.

Гипсовая статуя Фемиды с завязанными глазами, мечом и покачнувшимися весами стояла вся розовая от зарева.

На ступеньках главного входа в залы первого и второго классов были установлены пулеметы. Угрюмо блестели цинковые ящики с патронами.

— Здорово, ребята! — закричал Гаврик, выскакивая из автомобиля. — Наша взяла! Да здравствует Советская власть! Ура!

Шагая через две ступеньки среди солдат, матросов и рабочих, половина которых состояла из людей, хорошо знакомых ему с детства, он быстро прошел мимо пассажирских и багажных касс, мимо весов, тележек, больших почтовых ящиков, билетных автоматов.

Марина со своей санитарной сумкой и небольшой кавалерийской винтовкой за плечом с трудом поспевала за ним.

У всех входов и выходов, у дверей начальника станции Одессаглавная и военного коменданта на часах уже стояли красногвардейцы с повязками на рукавах, а гайдамаки в вольно расстегнутых шинелях и бараньих свитках сидели в буфете первого класса и вместе со своими победителями весьма мирно закусывали житным хлебом и мясными консервами, полученными от красногвардейцев из расчета одна банка на троих.

Марина и Гаврик переглянулись.

Они уже настолько привыкли понимать друг друга с первого взгляда, что часто обходились без слов. У них уже появились общие мысли. Теперь эта общая мысль была примерно такой: вот мы идем по вокзалу, который совсем не изменился, все те же дубовые диваны и высокие стулья с вырезанными на спинках вензелями «Ю.-З. ж. д.», громадный самовар со множеством медалей, как у старого рыжего городового, буфет, похожий на орган, султаны крашеного розового и голубого ковыля в вазах, искусственные пальмы с пыльными войлочными стволами, бронзовые люстры и бра, а между тем только что произошло событие, переменившее всю жизнь, осуществилась мечта, которая еще недавно казалась такой далекой, почти невозможной! И мы любим друг друга.