Валентин Катаев - Катакомбы

Помолчали.

— Придается большое значение развертыванию массового партизанского движения на Украине, — сказал Максимов. — В частности, очень интересуются Одесской областью и лично вами, товарищ Черноиваненко. Как идут дела вашего подпольного райкома? Кое-что штабу известно.

— Например? — насторожился Черноиваненко.

— Уничтожение свыше тысячи пудов хлеба в Протопоповской МТС, взрыв усатовской комендатуры, систематическое распространение среди населения листовок и сводок Совинформбюро.

— Это известно в штабе? — быстро спросил Черноиваненко, вспыхнув от удовольствия.

— Конечно.

И Черноиваненко понял, что в этой новой по содержанию и по форме войне, еще невиданной в истории, он, в сущности, является командиром боевого соединения, не менее важного, чем любой завод в тылу или чем любая дивизия на фронте, — частью всенародных вооруженных сил.

И в эту минуту он забыл, что сидит в чулане комиссионного магазина «Жоржъ» и что за стеной — захваченный фашистами советский город.

Затем он стал рассказывать капитану Максимову о положении райкома, о его действиях и планах. В сущности, это был отчет Центральному Комитету Украины, и Черноиваненко тщательно выбирал слова и выражения, стараясь быть как можно более точным, объективным, не замазывая слабых сторон своей работы, но и не умалчивая о сильных.

Максимов сидел, опустив голову, с напряженным выражением лица, покрытого мелкими капельками пота: в чулане было жарко. Было видно, что он, не имея возможности записывать, старается как можно лучше запомнить каждое слово Черноиваненко. Иногда он его останавливал, переспрашивал. Это был первый отчет Черноиваненко в своей работе. Отчитываясь перед партизанским штабом и перед партией, он как бы отчитывался перед самим собой и невольно видел деятельность своего подпольного райкома со стороны.

Сделано было, конечно, много. Но, с другой стороны, отчитываясь, Черноиваненко вдруг ясно увидел то, что до сих пор только как-то неопределенно чувствовал, а именно: сеть большая, людей много, а сама работа ведется без связи с общим стратегическим планом войны. Собственно, план был. В его основании лежало общее указание о необходимости создавать в захваченных районах невыносимые условия для врага. И Черноиваненко их создавал, пользуясь каждым удобным случаем. Обстреливали неприятельские патрули, снимали часовых, уничтожали одиночных офицеров, резали провода. Но все это как-то не было связано с общими военными задачами, не являлось частью единого стратегического плана.

Эту мысль Черноиваненко и высказал, заканчивая свой отчет. Высказывал просто, с прямотой человека, привыкшего ставить дело, порученное ему партией, выше личного самолюбия.

— Так и доложите в штабе, — сказал он, строго глядя в лицо Максимову острыми глазами, окруженными сетью суховатых морщин.

— Доложу.

Максимов некоторое время молчал, еще раз повторяя про себя все то, что ему сказал Черноиваненко. Наконец, закрепив это в уме, поднял голову и встряхнул своими длинными гофрированными волосами, которые, по-видимому, его сильно раздражали.

— А что, вы, часом, не простудитесь в этих немецких штанцах? — сказал Черноиваненко, лукаво блестя глазами.

— И не говорите! — вздохнул Максимов. — Лучше совсем голым по городу ходить. По крайней мере, не так стыдно… Но ничего не попишешь. Такая наша жизнь… Ну, так вот что, товарищ Черноиваненко, — сказал он своим прежним, сдержанным, штабным тоном, очевидно считая, что «перекурка» слишком затянулась, — теперь позвольте передать вам инструкции штаба.

Через некоторое время послышалось осторожное постукивание в дверь.

— Это ты, Жора? — негромко спросил Черноиваненко. — В чем дело?

— Уже время закрывать магазин, — послышался из-за двери шепот Колесничука. — Сейчас начнется полицейский обход. Закругляйтесь.

Черноиваненко и Максимов так заговорились, что не заметили, как пролетело время.

— Сейчас, Жора, кончаем. Постой возле двери.

— Ну, — сказал Максимов, вставая и протягивая Черноиваненко руку, бывайте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дому, до хаты.

— Всего наикращего, — сказал Черноиваненко, весело хлопнув его по большой открытой ладони, и крепко пожал ее своей небольшой сильной рукой. Кланяйтесь командованию и передайте, что боевой приказ будет выполнен. Извините, что так мало до сих пор сделали.

— Между прочим, не так уж мало, — заметил Максимов, закладывая за уши свои гофрированные волосы. — Помимо всего прочего, вы сковываете целую румынскую дивизию.

— Это что-то для нас новое, — пробормотал с удивлением Черноиваненко. Каким образом?

— В районе Усатовских катакомб румынское командование специально держит на всякий случай несколько запасных полков. У нас в штабе имеется секретный приказ Антонеску по этому поводу, захваченный нашими людьми у одного рассеянного румынского полковника. Учтите это и не слишком прибедняйтесь. Но, конечно, и не останавливайтесь на достигнутом, — прибавил Максимов поспешно. — Что еще передать?

— Передайте привет от коммунистов и беспартийных Усатовских катакомб. Все будет сделано. Счастливого пути! Не забывайте.

— Не забудем.

— Адрес наш теперь знаете?

— Комиссионный магазин «Жоржъ».

— Точно. В любое время. Только предупредите за несколько дней интенданта третьего ранга Колесничука, — улыбнулся одними глазами Черноиваненко. — Когда вас прикажете ждать в следующий раз?

— Я думаю, примерно через месяц-два. Я или кто-нибудь другой. В зависимости от обстановки. Ауфвидерзеен!

— Жора, открой дверь!

Снаружи послышался легкий звук отодвигаемого засова.

— Оказывается, я был заперт? — спросил Максимов.

— А вы думали! — весело ответил Черноиваненко и откинул внутренний крючок. — Подождите… Жора, все в порядке? Можно выходить?

— Выходите, только поскорее.

— Прошу вас!

Черноиваненко распахнул дверь, и капитан Максимов, насвистывая вальс из «Сильвы», вразвалку вышел из пустого магазина на пустынную Дерибасовскую улицу, насквозь освещенную знойным вечерним солнцем.

Никто не знал, что творится в душе у Колесничука. Временами его охватывала апатия. Временами он чувствовал прилив такой ярости, что у него начинали трястись руки. Минутами у него возникали фантастические мечты: он начинал верить, что пройдет месяц, явится Ионел Миря и выкупит свои векселя. По ночам он плохо спал, кряхтел, переворачивался с боку на бок, томился.

Внешне он мало изменился. Он продолжал торговать, принимать явки, выдавать по запискам Черноиваненко деньги. Он скрывал от Черноиваненко историю с векселями. Ему было стыдно признаться в своей наивности и глупости. Он делал вид, что все обстоит как нельзя лучше. Теперь, когда Черноиваненко заходил в магазин и мельком спрашивал, как идет продажа ленинградского трико, Колесничук с наигранной бодростью отвечал: