Юрий Давыдов - Синие тюльпаны

Аккуратный экономист Мудряк давно обесточил радиоточку, жильцы-труженики давно разошлись, все как один выполняли соцобязательства, а Башуцкий по-прежнему кружил вокруг да около. Видать, не зря экономист объяснял жильцам, кто такие тунеядцы и почему их следует гнать из Города к чертовой матери.

У-у, Башуцкий, счастье твое, на службе Мудряк, а не то бы сквозь стену учуял, на что ты, тунеядец, руку-то поднял. На пламенных революционеров клацает зубами брянский волк, опрометчиво реабилитированный.

С тех пор как гражданка Касаткина, мать-одиночка, еще одного родила, экономист Мудряк удвоил бдительность, "Спидолу" громко запускал, чтобы слышал тунеядец вражеское вещание - уговор с райотделом был: клюнет Башуцкий, антисоветчину выложит. Увы, битый фраер тихохонько сидел в своей мышеловке... Да, Башуцкий, счастье твое, на службе экономист, а не то бы учуял, ну и отдали бы твои четырнадцать квадратных метров без двух квадратных дециметров остронуждающейся гражданке Касаткиной, тем паче младшенький народился от Мудряка.

И действительно, куда-а-а занесло Башуцкого в умозрительном безумстве его!

Третье отделение после тридцать восьмого года фасадом глядело на Фонтанку, а рядом, на Пантелеймоновской, были дворы со службами, экипажными сараями, внутренней тюрьмой. Ну, и переименовали Пантелеймоновскую в улицу Пестеля: люди, страшно далекие от народа, непременно учредили бы и "отрасль соглядатаев", и застенок. А потом Гороховую переименова-ли в улицу Дзержинского: помнили, как там, на Гороховой, ночей не спала Чрезвычайка, ужасно к народу близкая. Не понапрасну тревожился Герцен: а не начнется ли новая жизнь с организа-ции корпуса жандармов? Привычка свыше нам дана, замена гласности она, заключил Башуцкий.

Может, он и вправду спятил?

Тяжело хлопнул парус, рухнули тучи, море встало стеной. Это там было, в Н-ской базе. Кавторанг Карлов не давал бить баклуши, дважды в неделю шлюпочные занятия. Поворот оверштаг, то есть против ветра; поворот через фордевинд, то есть по ветру; и последовательный поворот... Но так, чтобы никаких "вдруг"... И вдруг тяжело хлопнул парус, рухнули тучи, море встало стеной, и все это в миг единый, ибо был поворот - "оверкиль" - вверх днищем, вверх килем. Но матрос из поморов, Васька Анисимов, гаркнул: "Кроче!" - и обошлось.

Можно крикнуть - "Кроче! Тише!" - морю и ветру: в них есть душа, в них есть свобода, глядишь, и обойдется. Грозились "Ужо тебе!" - не обойдется: неумолим Конь, неумолим Броневик, восьмерки небесные, иероглиф истории, число и фигура.

Пестель был жертвой, Бенкендорф палачом, но поразительная близость государственных замыслов. Не обойдется, не образуется. И нечего бегать, как гусь, подбитый палкой.

Пестель сидел в каземате Алексеевского равелина. Бумаги Пестеля читал Бенкендорф в обер-комендантском доме, о коем сказано: "Памятник русского зодчества с четкой и ясной планировкой". Четкие и ясные замыслы Пестеля и Бенкендорфа обжигали Башуцкого в комнате, на которую имел свои виды экономист Мудряк.

Все наперед расчислил Пестель в "Записке о государственном правлении". Все расписал в статье двенадцатой о государственном благочинии, хранимом тайной полицией.

Обязанности: узнавать, как действуют все части управления справедливо ли правосудие, взимаются ли подати без притеснения, нет ли корыстолюбия, лихоимства; узнавать поступки частных людей - не образуются ли вредные общества, не происходят ли запрещенные собрания, не готовятся ли бунты, не распространяются ли соблазны и учения, противные законам и вере; собирать сведения об интригах и связях иностранных посланников, а также иностранцах, навлекших на себя подозрение.

Структура палата исполнительных дел; палата распорядительных дел; палата расправных дел, ибо невозможно подвести под общие законы и правила все предметы, относящиеся до государственной безопасности; наконец, палата внутренней стражи, состоящей из пятидесяти тысяч жандармов.

Способ действия тайные розыски, или шпионство, есть надежнейшее и почти, можно сказать, единственное средство; для тайного розыска, или шпионства, употреблять людей хорошей нравственности, имена коих ни под каким видом или предлогом не должны быть известны; оные лица должны получать хорошее жалование.

Бумаги Пестеля поступили в следственную комиссию в феврале восемьсот двадцать шестого года. В апреле того же года Бенкендорф подал государю записку о синих тюльпанах. Генерал обокрал полковника? Ремни из чужой спины вырезал? Нисколько! Сошлись во взглядах. А государь прочитал, государь согласился, чем и добил Милия Башуцкого.

Жаль Башуцкого, не по Гегелю учили диалектику в трудовой школе на Васильевском острове. Совершив "оверкиль", лежал он ничком на проваленном диване, злобных пружин не чувствуя. Жаль перепуганных интеллигентиков - все близко к сердцу принимают.

Захлопали двери, зашаркали ноги, зарычал унитаз. Мудряк, экономист Ленэнерго, запустил "Спидолу". Жизнь продолжалась.

21

Повешенные повешены, жизнь продолжалась. Двор отъехал в Москву на торжества коронации. Там серафимы дарили генералу небо в алмазах. Бенкендорф рано уезжал с балов и рано поднимался с постели. Его ждала петербургская почта.

Фон Фок писал, точно бисером вышивал. Увы, в трудовой школе на Васильевском острове обучали не французскому, а немецкому. Но если бы обруселый немец писал обруселому немцу по-немецки, то нисколько не выручил бы Милия Алексеевича. Его выручили переводы, некогда опубликованные журналом "Русская старина".

Старина дышала новиной. Или, если угодно, стариной неувядаемой. Речь шла о чудовищном засилье министерств и ведомств. Мурластый майор-паспортист заподозрил бы немца, пусть и обруселого, в русофобии. А экономист Мудряк причислил бы фон Фока к лику борцов с самодержавием, похороненных на Марсовом поле; экономист Мудряк курил у окна Ленэнерго; Марсово поле кропил дождик.

Между тем Максим Яковлевич не только не был там похоронен, но и при жизни редко показывался на тамошних парадах. Не то чтобы не любил армию (в таком случае его не любил бы Бенкендорф), а за недосугом, что Александр Христофорович весьма ценил.

Не он один. Де Санглен тоже. Ночной визитер в Зимний, фонарь, освещавший деятельность Балашова, де Санглен принял фон Фока по протекции. Матушка была очень довольна своим лекарем, а лекарь был очень доволен своим зятем, вот де Санглен и порадел Максимушке. По благу принял! Странно, Милий Алексеевич не поставил лыко в строку. Впрочем, нет, не странно. После войны Башуцкого определил в Исторический отдел министерский адмирал, снизошедший к просьбе кавторанга Карлова. И Башуцкий оказался усердным архивистом и дельным очеркистом, преданным военным сюжетам. А Максимушка оказался и неутомимым помощником де Санглена, и талантливым подвижником тайного розыска.