Наталья Давыдова - Сокровища на земле

Художник двинулся за Стариком, нарочно громко шаркая подошвами, чтобы всем было противно.

Конечно, никакой то не Цейлон, а что-то удивительное, таинственное, от чего пахло стариной, узкой темной улицей, лавчонкой ремесленника, всем самым прекрасным. Пятнадцатый - шестнадцатый век, Иран или Китай, именно то, что надо собирать, если уж собирать. И стоило десять рублей, которые лежали у него в кармане, уютно свернувшись, ждали минуты и не дождались.

- Ну чего еще, - спросил художник все с тем же видом безнадежно проигравшего, - бантик-шмантик?

Он ткнул пальцем в бирюзовую брошку.

- Какую-нибудь юную деву представляете с этим бантиком? - спросил Петр Николаевич.

Художник быстро представил себе несколько знакомых юных дев с этим бантиком, но настроение у него от этого лучше не стало.

- Я не это хотел вам показать.

И те, которые наблюдали за ними, а такие тут всегда были, увидели, как старый джентльмен, худой, кожа и кости, насупился, снял заячью шапку, засунул в карман вечным студенческим неловким движением, волосы, соль с перцем, смахнул со лба. Попросил:

- Во-он ту табакерочку, Любочка.

Любочка, подмигнув зрителям, она знала секрет, которого чудак этот еще не знал, протянула ему табакерку.

Он открыл ее, отбросил квитанцию, не поглядев на цену, и стал изучать крошечный предмет, не имеющий, да никогда и не имевший практического применения. Потому что и раньше, когда такие вещи изготовляли, заказывали, покупали, дарили и даровали, они были только искусство, только бешеное человеческое тщеславие, капля гордости, миг хвастовства, секунда торжества и печали. Вынуть, подержать в руках, на что-то намекнуть, что-то подчеркнуть, выделиться из толпы, щелкнуть крышечкой, спрятать в карман. Не ответить на вопрос. Мелочь, иногда драгоценная. Удивительное ничто. В то же время иногда отличие, иногда власть, любовь, но чья, к кому? Считалось, что там лежит табак, но какой уж там табак... И как проста выдумка, крохотная коробочка меньше ладони... Ваша табакерка, сударыня, будет со мною до последнего дня моей жизни... Молчите, осторожнее, он идет, прощайте... да хранит вас господь...

Наверху на крышке две собаки. Бесподобные, породистые, гордые псы, не подозревающие, какие они смешные. Внутри портрет молодой женщины, миниатюра хорошая. Сверху, стало быть, собачки, вот в чем фокус, изобретение любящей женщины, которой во все века доставался не тот, который нужен.

Нечто подобное у Петра Николаевича было когда-то, но чтобы встретить во второй раз, нужно везение. Чистейший восемнадцатый век, глупость, прелесть, подарок. Он развернул чек, посмотрел, сколько стоит подарок, и понял, почему смеялась продавщица. Дорого. Очень. А он денег не накопил, сберкнижкой даже не обзавелся. Но он не беден.

- Любочка, чек, - бросил Петр Николаевич, немного рисуясь.

- Ох, Петр Николаевич! До вас многие смотрели, восторгались. Но не решались. Все задешево хотят...

Люба давно тут работала и была славная женщина, немного только тронутая торговым скептицизмом. По-видимому, из-за прилавка человечество видится односторонне.

- Она меня дожидалась.

Сейчас непременно кто-нибудь подойдет посмотреть, что он покупает. И действительно, упитанный мужчина со значком, похожим на университетский и на значок пограничника одновременно, замдиректора магазина, Степан Степанович, выплыл из своего закута-укрытия проверить, нет ли тут сенсации, не обнаружил ли знающий человек какую-нибудь промашку администрации, не выхватил ли из вверенного его попечениям товара что-то не опознанное никем... Такие случаи бывали в его пестрой практике. Настоящие вещи редки, но и настоящие знатоки тоже. Кто-то может рассчитывать на удачу. Цена на ярлыке грозное оружие, но это еще не все.

- Ну, ясненько, - сказал он с облегчением, - все правильно. Я знал.

- Вы и должны знать. Вам положено.

А он и знал. Знал, например, какая это табакерка и из какого она собрания, кто ее сдал и кто в Москве в состоянии ее понять и купить. Он публику знал, кто сюда приходит в поисках старины, чепухи и нечепухи, счастливого случая и просто так, время провести в клубе-салоне. Тут бывали люди, одержимые чистой страстью, чудаки, знатоки, сумасшедшие и бизнесмены, нищие миллионеры и молодые снобы, спекулянты и жулики, иконщики, картинщики, любители побрякушек, беленьких камушков и сигарет "Мальборо". Бывали очень известные уважаемые деятели и очень неуважаемые тоже. Петр Николаевич был из истинных знатоков, раньше таких много было, теперь остались последние. Одного замдиректора не мог взять в толк: зачем ему эти молодые бородачи, которые крутились вокруг него. Он-то им нужен, а они-то ему зачем. Ну, то уж было не дело администрации.

- Ну почему же я все-таки знал, - меланхолически повторил замдиректора и отошел.

- Лично я рад, что басурманам не досталось, - сказал художник.

Художник углядел презабавный подсвечник и потащил Петра Николаевича к нему. Петр Николаевич сказал, что он провинциальной русской работы.

- Почему? - спросил подозрительно художник.

- Что почему? - развеселился Петр Николаевич. - А где вы видели таких египтянок? Это Маша наша, крестьянка-египтянка, несет белье на речку полоскать.

Он смеялся, и все, кто его видел, тоже улыбались.

- Удивительные типы еще встречаются, - сказал кто-то в толпе.

- Конечно, это шедевр. Не люблю слова "умельцы". Какие умельцы, когда художники, в лаптях ходили, суп-горох ели, грамоты могли не знать, все равно художники...

Люди подходили послушать бесплатную лекцию чудака в заячьей шапке, уличного оратора.

Маленькая продавщица подскочила к художнику.

- Хватит. Отвези его немедленно домой. Он же болен, ты что, ослеп?

- Чего воробушек маленький хочет? - спросил Петр Николаевич. Он был доволен и чувствовал себя прекрасно.

Неожиданно умерла Дарья Михайловна. Ничто в природе не предвещало ее смерти. Такие люди отличаются крепким здоровьем, железными нервами и при той любви и заботе, какую они к себе проявляют, живут долго и долго сохраняют свои боевые качества.

Она умерла ночью, никого около нее не было. Только вещи, великолепные, немые, окружали ее, как всегда. Правда, в эту минуту они не нужны. Кресла, в которых некогда сидели горделивые придворные красавицы, зеркала-псише, которые помнили их ангельские личики, столы и столики, секретеры, диваны, кушетки-рекамье, канделябры, люстры, бра, золоченые вазы... Словом, она умерла посреди дворцового великолепия, в котором прожила жизнь по праву сильного и ловкого, бесстыдного и бессердечного, а еще точнее - по уголовному праву, которое уважала.

Какие люди, какие дела промелькнули перед нею в ее последнюю ночь, какие сожаления, какое страдание и тоска. Вряд ли она хранила память об ограбленных и обманутых ею, хотя, может быть, в ту ночь увидела какую-нибудь женщину или девочку с внимательными глазами.