Валентин Катаев - Хуторок в степи

Хотя для этого не имелось почти никаких оснований, но Петя почему-то был уверен, что она непременно придет. Но, если говорить правду, в самой глубине души все-таки посасывал червячок сомнения.

Петя лег в траву, положил подбородок на кулаки я с таким напряжением стал смотреть на домик, как будто всеми силами своей души хотел заставить ее немедленно, сию же секунду, без малейшего промедления выйти в степь. В сущности, это была уже не любовь, а уязвленное самолюбие; не страсть, а упрямство; беспредметное смятение чувств, желание низвести свой идеал с неба на землю и убедиться, что Марина решительно ничем не лучше других девочек, например Моти, даже наверное хуже.

И все-таки она продолжала оставаться в его воображении единственной и недостижимой, несмотря на ячмень и подбородок башмачком, а может быть, именно вследствие этого. Когда вдруг между двумя приливами отчаяния и надежды он увидел знакомую фигурку, мелькнувшую перед домиком по пояс в полыни, Петя даже не сразу поверил своим глазам – так велико было его счастье.

Марина быстро – может быть, даже слишком быстро – шла к нему, прикрываясь рукой от солнца, бившего ей в лицо. На ней было короткое летнее пальтишко с поднятым воротником; она была как-то по-новому причесана, хотя с тем же самым черным бантом, но и с веточкой жасмина в темных волосах.

– Здравствуйте, – сказала она, протягивая Пете руку. – Я насилу удрала. Вы не представляете, какая у меня ужасная мама! Вот увидите, она меня сейчас будет звать домой. Пойдемте скорей.

Она улыбнулась и быстро побежала по дорожке в степь, увлекая за собой Петю, который был совершенно сбит с толку и даже разочарован ее непринужденным обращением, в особенности откровенно-лукавой улыбкой.

Он ожидал совершенно другого, чего угодно: робости, смущения, молчаливого упрека, наконец, строгости, но только не этого. Можно подумать, что она только того и ждала, чтобы поскорей прибежать на свидание. Она даже не спросила, зачем он ее вызвал. И потом, этот жасмин в волосах! Теперь Петя увидел, что она только ростом мала, а на самом деле ей лет пятнадцать, и она, наверно, довольно опытна в любовных делах; может быть, даже уже целовалась.

Вообще она была похожа не на себя, а как бы на свою старшую сестру.

– Вам не жарко в вашем плаще? – спросила она, оглядываясь на ходу.

– А вам не жарко в вашем пальто? – глухо сказал Петя.

Но она, видимо, не поняла иронии, потому что ответила:

– У меня летнее, а у вас теплый, шерстяной.

– Швейцарский, специально для гор! – не без хвастовства сказал Петя.

– Я заметила, – сказала Марина.

Они забрались довольно далеко от дома и теперь медленно шли рядом уже не по тропинке, а прямо по сусликовым норкам и по суховатым степным цветам, отбрасывающим очень длинные тени. Они долго молчали, прислушиваясь, как под ногами шуршат растения.

Солнце село за дальним курганом. Пробежал прохладный ветерок.

– Вы любите степь? – спросила Марина.

– Я люблю горы, – мрачно ответил Петя, совершенно не представляя себе, что же дальше делать.

Правда, он добился-таки своего: это было самое настоящее свидание, даже больше – далекая прогулка вдвоем в степи, на закате. Но все же Петя чувствовал себя крайне затруднительно. Она как-то сразу взяла над ним верх. Петя это отлично понимал.

– А я люблю степь, – сказала Марина, – хотя горы мне тоже нравятся.

– Нет, горы лучше, – упрямо сказал Петя.

Никогда ему еще не было так трудно разговаривать с девочкой. Насколько легче, например, было с Мотей. Правда, Мотя его любила, а эта – кто ее знает… Самое ужасное заключалось в том, что она совершенно не интересуется, зачем он ее вызвал на свидание. Что это: притворство или равнодушие?

Между тем с каждой минутой она нравилась ему все больше и больше. Он уже был без памяти в нее влюблен. И влюблен совсем не так, как раньше: не в далекую мечту, а в соблазнительно близкую действительность.

В продолжение прогулки она иногда без видимой причины смеялась, и этот обольстительный смех казался Пете странно знакомым, но он никак не мог вспомнить, где и когда он его слышал.

«Ну подожди, голубушка! – думал Петя, любуясь хорошенькой головкой Марины с черным бантом и веточкой жасмина. – Мы еще посмотрим, что ты потом запоешь!»

– Вообразите себе, – с косой иронической улыбкой сказал Петя, – одно время я был в вас здорово-таки влюблен.

– Вы в меня? – с удивлением сказала Марина и пожала плечами. – Не представляю себе, когда это могло быть?

– Давно. В прошлом году, – вздохнул Петя. – А вы, наверно, об этом и не догадывались?

Она остановилась и посмотрела на него снизу серьезными, внимательными глазами.

– Этого никак не могло быть.

– А вот было!

– Где, когда?

Петя посмотрел на девочку с нежным упреком и, отчеканивая слова, произнес:

– Июнь. Италия. Неаполь. Вокзал. Может быть, нет?

В один миг лицо Марины резко изменилось: стало испуганным, серьезным. Она покраснела.

– Вы ошибаетесь, – сухо сказала она, и в ее глазах появилось что-то замкнутое, неприступное. – Мы никогда не были в Италии… И вообще за границей.

Но Петя сразу почувствовал, что это неправда.

– Нет, нет, вы были в этом самом пальтишке и в этом самом черном банте! – заговорил он с увлечением. – Вы шли по перрону со своей мамой… И был Максим Горький… А наш поезд в это время тронулся, я высунулся в окно и посмотрел на вас, а вы посмотрели на меня. Разве этого не было? Вы разве не посмотрели на меня? Может быть, нет?

Она молчаливо хмурилась и отрицательно качала головой, но густая краска не сходила с ее лица, даже вздернутый подбородок был красный. Она готова была рассердиться.

– Может быть, нет? Нет? – настаивал Петя.

– Ничего подобного, это вам приснилось!

– И я даже знаю, куда вы потом поехали. Сказать? Нет? В Париж! – с каким-то горьким торжеством крикнул Петя.

Она отрицательно качала головой, начиная бледнеть.

– Мари-Роз, Лонжюмо, – тихо, но внушительно сказал Петя, пристально глядя ей в глаза и наслаждаясь ее смятением.

Она так побледнела, что Петя испугался. Затем лицо ее стало неподвижно-презрительным.

– Вы фантазируете, – сказала она небрежно и даже заставила себя засмеяться своим странным смехом, который казался Пете таким знакомым.

И вдруг он понял: это был русалочий смех Веры из «Обрыва», а сам он был жалкий Райский.

– И запомните себе раз навсегда, что никогда не было ничего подобного, – сказала Марина, повернулась и быстро пошла к дому.

Петя побежал за ней.

– Не провожайте меня, – сказала она, не оборачиваясь.

– Марина, подождите… Но почему же? – жалобно простонал Петя.

Она обернулась и, смерив его с ног до головы презрительным взглядом, сказала: