Игнатий Потапенко - Повести и рассказы из духовного быта

Наконец портьера раздвинулась и вошел преосвященный в шелковом светлом кафтане, в маленькой скуфье и с неизменными четками в руках. Покачивая своей седой бородкой, он начал справа и подошел к какому-то церковному старосте, который просил о похвальном листе. Отец Родион стоял третьим. Тут он заметил, что с той минуты, как архиерей вошел в приемную, у него исчез всякий страх, как это всегда бывает в самую критическую минуту. Осталось только утомление от пережитого волнения, и на место прежнего тумана выступило совершенно ясное представление о том, что он скажет архиерею.

Дошло и до него. Преосвященный пристально вгляделся в него и сказал шутливым тоном:

– Ты мне незнаком, отец. Видно, тебе ладно живется, что ко мне не заглядывал!

– Без нужды не имею обыкновения беспокоить ваше преосвященство! – твердо сказал отец Родион и прибавил: – Я священник Родион Манускриптов!

– Откуда?

– Из местечка Лугового!

– Местечко Луговое… Луговое… Что-то весьма знакомое, а не припомню. Что же тебе надобно, отец Родион Манускриптов? Фамилия у тебя хорошая, звучная!

– Из того самого местечка Лугового, ваше преосвященство, куда вам благоугодно было послать настоятелем священника Обновленского, из академиков, – пояснил отец Родион.

– Обновленский!.. Кирилл, Кирилл? – воскликнул архиерей, и лицо его оживилось приятной улыбкой. – Этого я знаю. Магистрант, умница такой и хороший христианин!

Этот отзыв сразу поверг отца Родиона в уныние. Он никак не ожидал, что Кирилл на таком хорошем счету у архиерея. Напротив, он даже был склонен думать, что его, магистранта, недаром же заслали в деревню, тогда как другие академики, и даже не магистранты, получают лучшие места в городе. Как он теперь начнет излагать свою жалобу? А преосвященный, как бы для того, чтобы окончательно смутить его, прибавил, обращаясь ко всем просителям:

– Этого юного священника я ставлю в пример прочим. Магистрант академии – и пошел по своей воле в деревню послужить единому от малых сих!

Просители сделали умиленные лица, причем каждый в душе рассчитывал, что это послужит к успеху его просьбы. Но отец Родион, который не спускал глаз с архиерея, заметил, что лицо его вдруг приняло озабоченное выражение. И преосвященный обратился к нему каким-то явно встревоженным голосом:

– Имеешь сообщить что-либо, его касающееся?

– Имею, ваше преосвященство!

– Пойдем, пойдем! Это меня интересует!

И преосвященный жестом повелел ему следовать за собой.

Отец Родион был вполне доволен. В отдельной комнате, где нет любопытных просителей, он не обинуясь расскажет все. Миновав портьеру, они прошли длинную и узкую комнату, уставленную одними стульями, потом повернули налево и вошли в гостиную с мягкой, развалистой мебелью, с изящными резными столиками, со множеством картин на стенах, как показалось отцу Родиону, светского содержания. Архиерей здесь остановился, сел и указал место отцу Родиону, который не смел ослушаться и тоже сел, стараясь, однако ж, занять как можно меньше места.

– Ну, ну, расскажи, расскажи, отец! Очень меня занимает этот юный пастырь! – сказал архиерей, и его пухлые руки машинально занялись бесконечным перебиранием четок.

– Не могу ничего доложить утешительного вашему преосвященству! – начал с сокрушением отец Родион, как будто сердечно жалел именно о том, что должен разочаровать архиерея.

И он по порядку, самым подробным образом, изложил, в чем дело, изложил добросовестно, ничего не прибавив и не преувеличив. Преосвященный слушал с глубоким вниманием. Но лицо его не выражало ни сочувствия, ни порицания. Когда же отец Родион горестно описал последний эпизод с назначением жалованья от помещицы и остановился, преосвященный вдруг встал и задумчиво заходил по комнате. Отец Родион тоже поднялся и стоял, следя за прогулкой архиерея не только взорами, но и всем туловищем. Но вот преосвященный остановился.

– Так, так!.. – произнес он вдумчиво. – А скажи мне, но по чистой совести, иерейской совести, скажи, не внушает ли он прихожанам чего-либо такого смутного? Например, противного властям предержащим?

– Нет, ваше преосвященство, нет! – поспешно и даже с жаром ответил отец Родион. – Этого греха на душу свою не приму. Чего нет, о том прямо и говорю: нет!

Опять лицо архиерея прояснилось. Он подошел к отцу Родиону и, положив руку ему на плечо, сказал простым, почти приятельским тоном:

– Тебя я понимаю, отец Манускриптов, понимаю, ибо сам я грешник. Но надо и его уметь понять. Удалились мы с тобой от апостольского жития, а он, этот юный пастырь, приблизиться к нему хочет. Ну, рассуди – с духовной точки зрения – худо ли он поступает? Нет, не худо, а хорошо. Помещица тоже благородная женщина, и ей надобно благодарность послать. А по-миpcкомy, конечно, ты обижен – признаю, признаю. Большое имеешь семейство?

– Шесть дочерей, ваше преосвященство! – ответил отец Родион.

– Шесть дочерей?! – с удивлением и даже с некоторым оттенком ужаса воскликнул архиерей. – Благословил же тебя Бог! Нечего сказать!

И они опять заходили по комнате.

– Да, да, да! – говорил он как бы сам с собою. – Столкновение двух начал: плотского и духовного! Ему бы в монахи пойти! Так нет, не пошел, жажда деятельности, с людьми хочет жить, на миру. Миссионер из него был бы чудесный. Да, да, да!.. Ну, чего ж ты, собственно, хочешь? а? – спросил он наконец, остановившись.

– Как вам заблагорассудится, ваше преосвященство! – смиренно ответил отец Родион.

– Ишь, хитрец! как заблагорассудится. Я тут ничего не придумаю. Не могу же я ему предписать: оставь благие начинания и поступай дурно! Ведь это дурно, что духовные лица торговлю святыней производят, дурно ведь; но смотрим сквозь пальцы, потому что средств больших не имеем, а между тем – плоть немощна. Что же я с тобой поделаю?

– Ваше преосвященство! Он, то есть отец Кирилл, говорил: если будет угодно его перевести в другой приход…

– Нет, этого я не могу сделать! Это было бы похоже на наказание; а наказывать его мне нет причины. Разве вот что: могу тебя перевести!

При этом предложении отец Родион опустил голову и ответил убитым голосом:

– Не смею указывать вам, ваше преосвященство!

Тут архиерей взглянул на часы и сказал, что он заболтался. Отец Родион ушел, получив приказание ехать домой и дожидаться перевода. Хотел он замолвить слово о дьяконе Симеоне и о дьячке Дементии, но подумал, что не стоит мешаться не в свое дело.

В тот же день отец Родион Манускриптов возвращался на своей паре в Луговое со своими мрачными думами. Ехал он в город с надеждой отвоевать свое прежнее благополучие, а вышло Бог знает что. Пятнадцать лет он мирно процветал в Луговом; обзавелся большим хозяйством, построил прочный и просторный дом, и вдруг все это приходится бросить и идти на что-то новое и неизвестное, на старости лет вновь обзаводиться. И всему этому виной этот сумасшедший магистрант, который вдобавок каким-то чудом попал в милость к преосвященному. Не понимал он и не одобрял этой милости. Много лет он живет на свете, а не слыхал об этих новшествах, без которых все хорошо обходятся.