Флегонт Арсеньев - В Зырянском крае. Охотничьи рассказы

Конечно, в этом письме оказалось несколько красненьких словцов относительно Александра Михайловича; но не менее того верно, что он в стрельбе дока и в отыскании дичи действительно первостатейный мастер. Каких уловок и хитростей не употребляет он, чтоб разведать, где хорошая тяга вальдшнепов, где показались бекасы и дупеля, где видели выводок тетеревей или куропаток. Еще весною, как только начнет спариваться дичь и садиться на гнезда, шныряет он верст на пятнадцать в окружности по всем трущобам и крепям, подмечая куропаточьи, вальдшнепиные и тетеревиные гнезда, и если где удастся их отыскать, то он бессонно за ними наблюдает, рассчитывает время вывода молодых, дает им достаточно подрасти – и уж непременно всех переколотит. Отправляясь на охоту верст за двадцать пять, он полный ягдташ набивает пряниками сусленниками, явится в деревню и целую ватагу соберет около себя мальчишек. Мальчишки летом и коров в поле гоняют, и по грибы и по ягоды ходят в лес, по болотным низям собирают дидли [6] То же, что дудуник лесной, травянистое растение из семейства зонтичных. , по лугам – щавель, следовательно, чаще всех наталкиваются на куропаточьи и тетеревиные выводки. Пряники заставляют разговориться мальчиков. Разлакомленные сусленниками, начнут они ему рассказывать, что и тут-то видели тетеречку, и там-то тетеречку с цыплятками. Александр Михайлович отлично сумеет воспользоваться сведениями, вытекающими из этого живого источника, и возвращается с поля с ягдташем, плотно набитым дичью.

От природы сухощавый, слабосильный, маленький ростом – Александр Михайлович переносит неимоверные труды и тяжести на охоте. Отправляясь на поле куда-нибудь подальше дня на два, на три, тащит он в летний зной не поморщившись следующий запас: жестянку с сахаром, жестянку с чаем, вместительный стакан, порох и дробь запасные, сухарики и попутники – все уложенное в просторный, увесистый ягдташ. На кушаке у него висит медный чайник, за кушаком заткнут топорик, а за плечами на ремнях закинута скатанная офицерская парусинная палатка. Это он отправляется налегке в отхожее поле. Пришедши на место, он разбивает на избранном пункте палатку, спит в ней по ночам и нежится в полдневный зной.

Да извинят меня за отступление, сделанное по поводу почтенного моего друга, Александра Михайловича. Охотничьи способности его были так замечательны, что я не утерпел, чтоб не познакомить с ними при теперешнем случае собратов по искусству и по страсти. Затем продолжаю начатый рассказ. Без замечательных особенностей докончили мы обход Вязовика, убив еще по паре уток и сделав несколько пуделей по чиркам. Солнце своротило с полудня. Потребность отдыха и пищи становилась ощутительною.

На маленьком пригорке, под тенью стога и ветвистой ивы, расположились мы для подкрепления своих сил. Открыто расстилался пред нами широкий луг со множеством стогов, в беспорядке разбросанных и там и сям. Это Шуйгские Чисти. Посредине их извивалась травянистая речка Шуйга, а за нею темнел вдали сплошной грядою хвойный лес. Небо было чисто; только с северной стороны на горизонте столпилось несколько кучевых облаков, фантастически выдвинувшихся наподобие отдаленных гор, увенчанных снеговыми вершинами. Как горы же, стояли они неподвижно и неизменчиво. В воздухе ни малейшего ветерка: грудь дышала легко и свободно. Неутомимые путешественники – пауки плыли на своих воздушных гондолах куда-то в неведомые страны. Скоро ли они найдут конец своему путешествию и где он, этот конец?! Господи! Какой широкий простор, какая безграничность мира!..

– Что, устал? – спросил я Абрама, с завидным аппетитом уписывающего пирог сметанник и яйца вгустую.

– Устать-то не устал, а проголодался-таки порядочно.

– Это я вижу.

– Оно червячка-то заморишь, так лучше – да живот не бурлит.

– Конечно лучше. Вон какой-то охотник бредет.

От Шуйги приближался к нам высокого роста человек с ружьем и русскою собакою.

– Кто бы это быть? – спросил Абрам самого себя и, сделав рукою зонтик над глазами, начал внимательно рассматривать приближавшегося.

– Кто-нибудь из сельских.

– Нет, не из сельских. А, это Голубев.

– Кто такой Голубев?

– А помните солдата в М., в инвалиде служит?

– Знаю. Да как же он сюда попал?

– В гости пришел, ведь он родом-то из нашего села.

Голубев подошел к нам. Это был видный, статный солдат, неутомимый охотник, говорун и хороший услуга.

– Здравствуй, Голубев! Давно ли здесь? – приветствовал я подошедшего солдата.

– Здравия желаем, ваше благородие! Здорово, Абраха! С неделю гощу у своих-с.

– Что забил?

– Убил парочку кряковешков, ваше благородие, а места выходил много-с: дичи нет.

– Где тебе найти дичь, на посиделках твоя дичь-то.

– Э, Абраха, не ты бы говорил, не я бы слушал, не свои ли грехи рассказываешь.

– Свои грехи, свои грехи! Не свои, а твои…

– Ну да не в том дело, – перебил я Абрама, – садись-ка, Голубев, да прикуси вместе с нами.

Голубев починился немного, однако же сел, принял от меня пару яиц и два пирожка и попросил хлебца для Буфетки.

– Что, твой Буфетка, еще служит?

– Еще хорошо служит, ваше благородие.

– Служит его Буфетко – давить уток, – иронически заметил Абрам.

– А твой-то Злобный разве не давит уж уток? Помнишь, вместе хаживали по озерам-то…

– Это было, да сплыло; я нонче за линяками не хожу.

– Вот как! Давно ли на тебя такая спесь нашла, Абрам Абросимович? – подсмеял Голубев.

– Давно уж не хожу, – отвечал коротко Абрам. Разговор на минуту прекратился. Из речей Абрама я догадался, что ему неприятно присоединение к нам Голубева. Каждое постороннее вмешательство на охоте всегда его досадовало, но ненадолго: по добродушному характеру своему он скоро смягчался.

– Что изволили убить, ваше благородие? – отнесся ко мне Голубев.

– Да начин полю хорош: около одиннадцати штук убили.

– Не чета твоим кряковням, наша дичь-то вот какая!

И Абрам начал показывать Голубеву убитую дичь, рассказывая по порядку и подробно весь ход нашей утренней охоты.

– Хорошо ли поохотились в городе? – спросил я Голубева, когда Абрам пересказал уже всю дичь и кончил свои россказни.

– Ходили с барами-с. Да что, какая охота. Последнее дело ихняя охота!

– А что?

– Стрелки плохие-с, а туда же суются. Кажинный день слышишь: Голубев, пойдем! Сведи на хорошие места. Делать нечего, пойдешь: наше дело подначальное.

– С кем же это ты ходил?

– Да с братцами нашего капитана, ваше благородие.

– Кажется, ты страстный охотник-то, для тебя бы все равно, с кем бы не идти в поле?

– Это-то правда-с! Да ведь вчуже сердце надрывается, смотря на ихнюю охоту; два остолопа эдаких выросли, а ума не вынесли: никакой сметки нет.