Фазиль Искандер - Человек и его окрестности

Кажется, я проснулся от детского, но отнюдь не ласкового крика:

— Папка, когда же ты мне купишь мороженое?!

Юра медленно обернулся, направив свои большие роговые очки на очередь. Она ему опять показалась безнадежной. Ему неохота было вставать в очередь, а официантка ушла в парикма-херскую и застряла там.

— Подожди. Они скоро разойдутся.

— Правильно мама говорит. Ты только рассуждать умеешь!

Юра явно смутился. И, скрывая смущение, с улыбкой произнес:

— Я не очень был в этом уверен. Передай маме мою благодарность.

— Не передам! — закричал мальчик.

— Выпей пепси, — кивнул Юра, — а я потом принесу тебе мороженое.

— Надоело мне твое протухшее пепси! Надоели мне твои чайки! — закричал сын и, неожи-данно вспылив, ударом ладони смахнул со столика стакан с пепси.

И тут я увидел молнию-вспышку знаменитого когда-то фехтовальщика! Клянусь, Юра даже не посмотрел в сторону летящего стакана. Может, метнул взгляд из-под очков — не знаю.

Не поворачиваясь, он выбросил руку вбок и поймал стакан у самого пола. Стакан не успел перевернуться, и жидкость почти не выплеснулась из него. Юра хотел было поставить его на стол, но, помешкав, почему-то сам выплеснул из него пепси как, вероятно, ненужного свидетеля маленькой бури. И только после этого поставил его на стол.

Наклонив голову, он взглянул на сына поверх очков, явно собираясь ему что-то сказать, но прозевал миг. Сын, увидев на другом конце «Амры» какого-то мальчика, всё забыл и рванул туда. Юра повернулся к Андрею и, продолжая разговор, который я проспал, произнес:

— Как жаль, что Маркс в своем знаменитом романе «Капитал», который безусловно будет добычей филологов двадцать первого века, ничего не сказал о спермичности денег. Это так близко лежит… Но вот, допустим, через тысячу лет отпадет квартирный вопрос…

— Как, — воскликнул Андрей, — неужели только через тысячу лет?

Удивительно было, что Андрей поразился концу Юриной сентенции, но совершенно не удивился ее началу.

— А почему бы нет, — спокойно сказал Юра, — ведь и тысячу лет назад люди думали, что через тысячу лет квартирного вопроса не будет.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Андрей.

— И вот отпали многие социальные вопросы, — продолжал Юра, — но будет ли равенство? Нет, конечно. Представь, некрасивая, но умная и добрая девушка пришла на свой первый школьный бал. И вдруг видит, что ни один мальчик с ней не хочет танцевать. А все рвутся — с хорошенькой дурочкой. Да к тому же злюкой. Что нашей умнице решенность многих вопросов, когда она, боясь при всех разреветься, выбегает из танцевального зала? Где равенство?

— Что же ее утешит? — заинтересовался Андрей.

— То же, что и тысячу лет назад, — Бог. Она может найти себе друга, который и сам через собственные страдания так или иначе пришел к мысли, что добрая душа красивее красивой талии. Она может утешиться и через любое бескорыстное дело… Кстати, русская литература полна всяких тетушек, бабушек, которые, не имея своей семьи, лепились к своим родственни-кам. Любили, помогали воспитывать детей, и никаких комплексов у них не было.

Итак, равенство — химера. Есть знаменитая фраза Ленина во время митинга у дворца Кшесинской…

Юра вдруг замолк и, приподняв голову, вопросительно посмотрел на меня. И я понял, что он знает, кого я жду. Во взгляде его был неизъяснимый юмор. То ли — не пошел ли я твоей картой? То ли — не пригодится ли тебе эта карта? В ответ я пожал плечами в том смысле, что сам не знаю.

Юра повернулся к Андрею, который, с удивлением заметив наше переглядывание, не мог взять в толк, что мы имеем в виду.

— Так вот. Он там с балкона держал речь, — продолжал Юра, — и вдруг увидел проезжаю-щую машину. Он махнул рукой в сторону машины и крикнул толпе:

«Видите, машина?»

Толпа обернулась и увидела.

«Эта машина ваша!» — воскликнул Ленин.

И каждый в толпе почувствовал себя будущим владельцем этой машины, забывая, что машина все-таки одна и скорее всего на ней будет ездить сам Ленин. Как же после этого не пойти за Лениным?

Равенство — узаконенная зависть. Зависть можно преодолеть только любовью. Любимым не завидуют…

— Постой, постой! — воскликнул Андрей. — Почему только любовью? Почему не преодо-леть ее, достигнув того, чему завидуешь?

— Зависть тут же обратится на что-нибудь другое! — махнув рукой, радостно воскликнул Юра, как бы обращая внимание на ее комическую живучесть. И вдруг неожиданно добавил: — С химерой равенства я покончил, но к нам приближается химера пошлости. Не труд сделал чело-века, как думал Энгельс, а первое содрогание брезгливости сделало человека человеком. Наш далекий пращур впервые оттолкнул свою подругу, когда она с присвистом, как макаронину, втянула в рот живого червя. Она и раньше глотала червей, но на этот раз червь оказался очень жирным, слишком червистым. Произошел эстетический взрыв, начало понимания красоты.

— Точно! — с жаром согласился наш художник и ударил кулаком по столику, словно окон-чательно, по шляпку вбивая гвоздь истины. — Я всегда чувствовал, что эстетика старше этики.

— Ничего подобного, — ответил Юра, как бы слегка рассеянно глядя поверх головы Андрея, — этика уже была, потому что наш пращур ее терпел. Но на этом слишком жирном черве произошел эстетический взрыв. Эстетика вообще есть форма осознания этики. Это потом ее извратили и отделили…

Он замолчал. Тут только я заметил, куда смотрит Юра. Андрей тоже обернулся. С противо-положной стороны «Амры», там есть второй вход, к нам приближался наш общий знакомый, процветающий, модный адвокат. Это был круглолицый, очень крупный человек, веселый от избытка телесности. Он нес на руках Юриного сына. Как потом выяснилось, мальчик ему пожаловался, что отец не хочет покупать ему мороженое. Вот этого адвоката Юра и назвал химерой пошлости.

Вдруг адвокат остановился на полпути и, продолжая держать на руках мальчика, заговорил с кем-то из сидящих за столиком.

Как только он остановился, Андрей быстро обернулся к Юре и, как бы спеша опередить адвоката, сказал:

— Нет, ты не прав! В комнату ребенка, никогда в жизни не видевшего бабочку, влетает цветастая бабочка. Ребенок улыбается, тянет к ней ручонки. Не понимая, что это такое, он уже радуется красоте. Чувство красоты первично.

— Ты наивен, мой друг, — ответил Андрей, продолжая следить за адвокатом, остановивши-мся у столика с его мальчиком на руках, — впрочем, художник, вероятно, и должен быть таким. Бабочка для ребенка это продолжение солнечного света. А солнечный свет — продолжение света материнской любви, которую он уже почувствовал. Поэтому бабочка для ребенка играющая доброта…

Тут адвокат махнул рукой, повернулся и заколыхался в нашу сторону, и Юра сделал несколько быстрых выпадов.