Вера Желиховская - Подруги. Над пучиной (сборник)

Время летело быстро; шесть недель промелькнули незаметно, и пришло время снять гипсовую повязку с Павлуши Савина. И он сам даже не слишком тяготился продолжительностью своей болезни – благодаря заботам Надежды Николаевны и в особенности книгам, которые она во множестве ему доставляла. В конце октября как раз был день рождения мальчика, и в это же время доктор позволил ему сидеть в кресле, хотя он был еще так слаб, что почти совсем не мог ходить. С утра погода была дурная и довольно холодная. Павлуша сидел, обложенный подушками, и печально смотрел в окно, размышляя о том, что вряд ли Надежда Николаевна сегодня приедет. Еще за несколько дней до этого он просил своего товарища, пришедшего его навестить, уговорить главного садовника прислать ему хороший букет. Садовник любил работящего и смышленого ученика. Он сам с нетерпением ждал возвращения Савина и не отказал ему в этой просьбе. И вот теперь прекрасный букет стоял на столе, в ожидании желанной гостьи, a погода становилась все хуже и хуже… К обеду собралась вся семья. Вернулся со службы старик, опять не в духе – наверное, тоже в связи с непогодой; прибежал Степа из училища, весь мокрый, озябший, но с широкой улыбкой на лице – в ожидании пирога; возвратилась из гимназии и Маша, сильно продрогнув в своей легкой тальмочке. Павел увидел, как она осторожно пробиралась у стены мимо окна, стараясь обойти грязь и прикрывая зонтиком не столько себя, сколько свои книги и какой-то пакет. Она улыбнулась ему, войдя в комнату, и тотчас поняла его вопросительный взгляд.

– Надежда Николаевна приедет, – сказала она, – только она просила ее не ждать, потому что ее маленькая сестра не совсем здорова.

– Значит, только вечером? – спросил Павлуша. – Только бы букет не завял!

– Не бойся, не завянет! – успокоила его сестра. – А ты посмотри, что тебе прислала наша начальница. Вот уж добрая, заботливая душа!

– Разве она знала, что сегодня Пашино рождение? – с изумлением осведомился Степа.

– Она-то не знала, да услышала, что Надя с Верой Алексеевной об этом говорят, вот она и вынесла вязаную фуфайку. Посмотри, какая теплая. Она вечно вяжет что-нибудь, а потом раздаривает. «Вашему, – говорит, – брату теперь надо беречься простуды, вот, передайте ему, пусть носит на здоровье».

– Дай Бог ей самой здоровья! – отозвалась Марья Ильинична, радостно рассматривая фуфайку.

Она тщательно сложила подарок Александры Яковлевны и, отойдя к дверям, таинственно поманила к себе дочь. Маша подошла и в недоумении спросила:

– В чем дело, маменька?

– A ты иди-ка сюда, иди! – говорила та, увлекая ее в тесную кухоньку. – Прочти-ка вот это!

Маша взяла из рук матери почтовый листок. Это была записка Молоховой к Марье Ильиничне, в которой та упрашивала ее принять новую одежду для Паши и сказать, что это она сама ему купила на сбереженные деньги. «В прошлый раз я заметила, что мои подарки смутили его и были неприятны вашему мужу, – писала Надя, – поэтому я и прошу вас оказать мне эту услугу, добрая Марья Ильинична. Вы, я знаю, поймете, какого удовольствия меня лишили, если бы не согласились войти со мной в сговор. Я так люблю Пашу и всю вашу семью, что вы делаете мне большое одолжение и доставляете истинное удовольствие, когда позволяете давать вам, что могу. Лучшего и более для меня приятного использования денег, которые отец дает мне на мои развлечения, я, право, и придумать не в состоянии…»

Маша прочла и задумалась.

– Ну, видишь?.. Что ж мне делать, как ты думаешь? – нетерпеливо спрашивала мать. – Не взять – ее огорчим, да и как же нам Пашу теперь одеть? Ну, a сказать, что это я сама ему купила, так кто ж мне поверит? И опять же – боюсь, как бы Михайло Маркелыч не осерчал; он и то уж как-то говорил: за нищих, что ли, она нас принимает? К чему, мол, эти подачки? Были-де и без нее живы… Ишь ты, гордость-то какая! A я, ей-Богу, ничего такого и не вижу в том, чтобы от хорошего человека помощь принять. Какое ж тут унижение? Унижение, вон, красть али выпрашивать, клянчить. A мы этого не делаем, ее воля. За что же нам ее отказом обижать?..

– Так как мы с вами рассуждаем, маменька, – заговорила, словно вдруг проснувшись, Маша, – думают далеко не все. А только те люди, которые чувствуют и твердо уверены, что для них самих величайшим счастьем было бы другим делать добро и свое отдавать. Если бы только было из чего давать, – со вздохом прибавила она.

– Да, разумеется, так и есть! Дал бы мне Господь достаток, разве пожалела бы я уделить бедному? С радостью!..

– Не надо никаких тайн делать, по-моему, a просто дать отцу и Паше прочесть это ее письмо, – сказала Маша. – Я уверена, что сами они поймут, что отказываться неуместно и даже грубо.

Так они и сделали, и все обошлось хорошо. Не только обрадованный прекрасным подарком мальчик, но и сам Савин были глубоко тронуты вниманием и письмом Надежды Николаевны. И за обедом, отведав удавшегося на славу пирога, старик несколько раз повторил: «Да, это человек, каких на белом свете мало!..»

A когда уже в сумерках приехала долгожданная гостья и весело, как ни в чем не бывало, вошла в комнату с тортом в руках и, как будто это был ее единственный подарок, с поклоном поставила его перед Павлушей, все приветствовали ее с такой горячей благодарностью, что она сразу поняла: ее хитрый план не сработал…

– Ну-с, прежде всего мы торт попробуем, – сказала она. – Это моя повинная – сама ваш пирог прозевала, так уж, нечего делать, привезла другой, чтоб не остаться совсем без сладкого! Надеюсь, он вкусный. А потом я вам прочту один рассказ – очень милый и смешной. Я уверена, что Павлуше понравится.

– Еще бы не понравится! Всем понравится! – единодушно отозвалось все общество.

– Он так уверен, что твое чтение всегда заслуживает похвалы, что заранее тебе и букет приготовил, – сказала Маша, придвигая брату цветы.

– Совсем не потому! – сконфуженно отозвался Павел. – Что ты это, Маша! Я просто… Мне товарищ принес, ну а я… На что он мне?

– Неправда, неправда! – вмешался Степа. – Разве мы не слышали, как ты нарочно просил его для Надежды Николаевны принести? Ишь какой – еще и отпирается!

Все засмеялись над смущенным мальчиком, кроме Нади, которая ласково взглянула на него и сказала, любуясь букетом:

– Нарочно или нет, но я очень благодарна вам, Паша, за память… Да и за эти прекрасные цветы. Я так их люблю. Павлуша знает, как доставить мне удовольствие!

В один из зимних дней в просторной детской Молоховых, залитой янтарными лучами уже заходящего солнца, Клавдия, стоя у окна и рассматривая чудесные узоры на стеклах, которыми разрисовал их дедушка-мороз, затеяла разговор о том, почему зимой такой короткий день. С этим вопросом она обратилась к Тане, сидевшей на ковре с маленьким Витей. Таня была большая девочка, гораздо старше барышни Клавдии Николаевны, и очень смышленая. Обязанности ее состояли в том, чтобы быть на посылках у нянюшки; но нянюшка любила подолгу распивать кофе и разговаривать в кухне, a потому дети, Фимочка и Витя, часто оставались на попечении одной Тани. Иногда она прекрасно забавляла Витю, играла с ним и старшей девочкой, рассказывала им сказки и пела песни. Но зато порой, когда она бывала не в духе, обоим детям приходилось плохо, особенно от вполне чувствительных Таниных щипков. Жалоб она не боялась: Витя был еще слишком мал, a Серафима была кроткой и боязливой девочкой; старших же Таня ловко умела остерегаться.