Андрей Дмитриев - Дорога обратно

Абросов вел ее почти бегом через бетонный голый плац наискосок, потом через спортивную лужайку. Их тени в слабом свете фонарей, качающихся над забором, висящих кое-где над головой, - то крались к далеким стенам казарм, складов и стенкам емкостей с горючим, то, мигом сжавшись, бились мотыльками и дрожали лужицами возле самых ног. Старшина велел ей подождать подле казармы, вошел и высвистнул дневального. Приказал ему бегом бежать до пищеблока, бегом доставить что-нибудь от ужина. - "Да не сюда, Смыкалов, а ко мне в зоосад". Смыкалов убежал, Абросов буркнул ей: "Пошли". Она покорно шла за ним, огибая углы строений и ряды машин, укрытых темным и глухим брезентом. Наконец Абросов загремел впереди замком на двери низкого сарая; в ответ ему оттуда что-то сонно задышало. Вошел; Мария вслед за ним, и сразу ей в лицо пахнуло сеном, паром и навозом.

- Доить еще не время, рано, - сказал ей гордо старшина, - а то бы я тебя и молоком парным побаловал. Чего стоишь; идем, идем, идем...

Сарай, покуда шли, казался бесконечным; коровы вдруг вставали, вздымались над перегородками, переступали ногами, дышали, провожали Марию недовольным мычанием, и старшина Абросов на ходу прикрикивал на них: "А ну, всем снова спать, вы, бегемоты!".

- У нас теперь и свиньи есть, и картошку сажаем, и капуста своя. Твой Сочихин еще успел увидеть, как все это затевалось, да жаль, попользоваться не успел... - сказал он Марии, прежде чем ввести ее в комнатенку на дальнем конце сарая, и, как ввел и свет включил, посожалел: - Так он и дослужил на одной тушенке, на картошке да перловке, а ведь мужик-то был хороший. Имел моральное право и щец со свежим мясом навернуть, и молочка, и простокваши был достоин...

Он печально махнул рукой, потом этой же рукой указал Марии на топчан, покрытый серым байковым одеялом, сам сел на табуретку возле тумбочки, под глянцевым портретом генерала в орденах.

- Красивый генерал, - кивнула на портрет Мария; глаза ее слипались, и словно из колодца или тумбочки она услышала ответ: "Это наш маршал Малиновский"; следом раздалось тревожное, надсадное мычание коров; глаза испуганно открылись, и старшина Абросов под портретом, глядя в них, сказал:

- Во, кажется, Смыкалов подоспел.

Дверь стукнула, и это точно был Смыкалов - с железной миской, накрытой мискою, в одной руке, с армейским котелком в другой.

- Ставь сюда, - Абросов указал ему на тумбочку, потом спросил: - Кого оставил за себя?

- Мирзоева.

- Вот это хорошо. Пусть он пока дневалит, а ты здесь, иди, посторожи... И свистни, если кто...

Смыкалов вышел, снова стукнув дверью, вновь всполошив коров. Абросов приказал Марии: "Ешь" - и сам снял миску с миски. Там оказалась жареная рыба с двумя кусками хлеба; в котелке была холодная перловка с воткнутою ложкой. Пока Мария ела кашу и треску, Абросов, глядя на нее, молчал. Затем сказал:

- Ты можешь тут пока и отдохнуть... И я бы за компанию, а то, ты знаешь, служба... - вновь замолчал и неуверенно подсел к ней на топчан. - А что, с Сочихиным вы как? Ты его, наверно, вспоминаешь. Он, думаю, душевный был, но я не замечал. Я ж его только по службе знал. - Он говорил отрывисто и беспокойно, словно докладывал, и, наконец решившись, опустил ей руку на колено. Мария обреченно задышала. - Я и не знал, что у него там, на гражданке, кто-то есть. Он был бобыль, из части ни ногой, разве по праздникам и в отпуск... - усы Абросова уже кололи ухо; Мария думала: "Ну хоть бы это ненадолго", - уж больно ей хотелось спать; Абросов, приобняв ее за плечи и притиснувшись, однако, все тянул и знай себе бубнил: - По службе мы друг другу помогали, а по душам ни разу не поговорили. - И Мария, чтоб его поторопить, сняла с макушки тюбетейку и сама взялась за пуговицы блузки.

Скрип топчана был неприятен, коровы за фанерной стенкой волновались, в остальном Мария не испытывала сильных неудобств: Абросов был негруб, скорее вял и ровен, словно спал; она сама уснула, не дождавшись, когда он ее оставит; ей снился скрип; когда она проснулась, лица Абросова над нею не было, а был солдат Смыкалов - как только она глянула ему в глаза, он их испуганно зажмурил. "Куда ты так торопишься? - устало отвернувшись к портрету маршала, подумала Мария. - Молоденький совсем, в казарме заперт на три года, повезло тебе - так не спеши, дурак". Хотела было вслух сказать ему об этом, но не успела: пискнув, он притих, потом сполз с топчана и принялся поспешно одеваться. Не глядя на нее, сказал:

- Тебе пора идти по-быстрому. Скоро пять часов, придут доить, тебя увидят - мне хана от старшины.

- Дали б денежку на билет, - попросила Мария, застегивая блузку и надевая тюбетейку. - Мне, чтоб ты знал, еще до Пскова добираться.

- Откуда у солдата деньги? - сказал Смыкалов. Он ее вывел, озираясь, из сарая, почти бегом увлек к забору из чугунных прутьев, впаянных внизу в кирпич. Густой и теплый дух деревни, исходящий от сарая, здесь слабел; луг за забором дышал предутренней холодной сыростью. Смыкалов, пробуя наощупь и шатая, нашел заветный прут в заборе, легко и аккуратно вынул из паза, отвел его, помог Марии выбраться наружу, сказал "бывай" и осторожно вставил прут обратно.

Туман лип к телу, и Марии не терпелось поскорей умыться - не абы как, а с ног до головы. Она спешила выйти по шоссе к мосту через Вязовенку и к месту у моста, где пару лет назад она купалась, и дно там было, помнилось ей, чистый песок. Она сжималась на ходу от холода, готовила себя к тому, чтоб не робея бухнуться в ледяную воду - к ее досаде, берега Вязовенки оказались все обсижены удильщиками, и на мосту, пускай рассвет лишь начинал еще сочиться сквозь туман, уже вовсю стояли рыбаки. Мария, неумытая и злая, шла по мосту, и рыбаки, забыв о поплавках, глядели на нее. Не спится вам, зло думала Мария, небось, и поплавка еще не разглядеть, к тому ж в тумане; нет, приперлись, а мне теперь четыре километра топать грязной до Щепца... И все четыре километра, пока таял туман, нагретый солнцем, вскипающим справа за далеким лесом, она бранилась, вспоминая силуэты рыбаков: вот ты и ты, и мне неважно, кто из вас карповский, кто оловяшкинский, а кто из Острова - вы зачем не спите, ради окушка? Нет, только лишь затем, чтобы не дать мне сполоснуться, больше ни за чем... Вот Теребилов - что, он кочегар? Григорий - он старик? Та тетка с клипсой - "хи-хи-хи" да "ха-ха-ха"? Зачем они? А только лишь затем, чтобы меня сюда забросить, больше ни за чем... Или Абросов - что, он старшина? Смыкалов тот молоденький - солдат? Есть они, нет их - и без них полно кому от немцев и от янков защищать; зачем они?.. А вот затем, чтоб я могла сейчас идти, пока не голодая и не падая, и думать: скоро ли Щепец и холодна ли чистая его водичка.

Щепец был тепл - теплее утреннего воздуха, теплей росы на сплошь зеленом и, к радости ее, совсем безлюдном берегу. Раздевшись возле моста догола, Мария вошла в воду и, погружаясь с каждым шагом, дошла по дну до середины. Облако мальков плыло вокруг нее. Слева за изгибом реки высился мост железной дороги, его стальные перекрытия сияли. Мария двинулась к нему; мальки вились, снуя у самых губ; течение реки вело ее, толкало в спину мягко и упорно; ноги утопали в теплом иле, порой ступали в пустоту, теряли дно, и Мария плыла. Вновь находила дно стопой и шла, упорствуя и покоряясь упругому току воды. Она устала и в густой тени моста нырнула, не зажмуривая глаз. Вода на глубине была полна такой тишины, такого тихого свечения и свежести, что страшно было возвращаться из нее наверх. Но вдруг вода заговорила, заорала, забила в рынды, в рельсы, потом и в тяжко дребезжащие, словно поврежденные, колокола, - в ответ им громко колотилось перепуганное сердце. Мария забарахталась. Всплыла, хлебнув воды, на воздух. Он грохотал над головой дрожащим, стонущим железом. Мария плыла к берегу, боязливо поглядывая вверх. Черные цистерны, лоснясь и грохоча, шли по мосту через Щепец.